Отправлено: 08.12.13 09:34. Заголовок: [28.12.2002 г.] Север крошит металл, но щадит стекло

Время действия: 28 декабря 2002 года.
Место действия и его примерное описание: Визенгамот, возле зала суда.
Действующие лица: Люциус Малфой и Джинни Уизли
Ситуация:

цитата:

Замерзая, я вижу, как за моря солнце садится и никого кругом. То ли по льду каблук скользит, то ли сама земля закругляется под каблуком.

Легко ли принять помощь от бывших детей, которых ты презирал, и которые теперь неожиданно обрели власть, так толком и не повзрослев?

/ЭПИЗОД ЗАВЕРШЕН/

 Отправлено: 08.12.13 09:52. Заголовок: Прошло почти четыре ..

Прошло почти четыре года. Четыре долгих года за которые они так отчаянно пытались выстроить свою жизнь на руинах прошлого. Заново учились улыбаться, не оглядываться на темноту в дальнем конце переулка, засыпать не сжимая палочку под подушкой. Это не было простым, вдруг научиться жить так, как они давно мечтали, но совсем не привыкли. Вдруг перестать видеть "высшую" цель, оставшись с миллионом повседневных проблем, которые больше нельзя было откладывать, потому что было что-то по важнее.
Но они старались как могли. Постепенно приходили в себя, постепенно зализывая раны нанесенные войной, уже почти не вздрагивали при взгляде на колдографии, где смеялись те, к кому они уже никогда не смогут прикоснуться. Вроде той, что стояла на каминной полке в ее новом доме, где улыбающийся брат подмигивал сестренке, стоявшей по ту сторону фотоаппарата. Рядом с ней стояли и другие, родители Гарри, Сириус, Ремус и Нимфадора. Счастливые, беспечные, живые. Многие не понимали этого, говорили, что дом, где будут расти дети не должен становиться мемориалом прошлого, но это не было памятником, это было памятью. Светлыми воспоминаниями. И Джинни хотела, чтобы ее дети знали кто все эти люди, точно так же как сама никогда не хотела о них забывать.
Время шло, стирало краски прошлого, дарила надежды будущего. Они закончили школу, съехались, пошли на работу. Каждому по потребностям, она играла в квиддич, Гарри продолжал воевать. Видит Мерлин ей было бы намного спокойнее, если бы он выбрал для себя какую-то другую более безопасную и менее травмирующую профессию, но чем еще мог заняться мальчик-который-так-долго-воевал? Она знала, что так и будет, что он едва ли сможет найти себя в чем-то другом. И она понимала почему. Знала, что он все еще видит кошмары, когда просыпаясь по среди ночи в холодном поту, в темноте он судорожно нащупывал ее ладонь, сжимая почти до боли ее тонкие пальцы, притягивая ее к себе, зарываясь в копну рыжих волос, в то время как она гладила его по голове, словно ребенка, шепча, что это просто дурной сон. Она видела, как при малейшей мигрени, его рука интуитивно тянулась к шраму, и тогда она бывало успевала перехватить его руку, нежно переплетя его пальцы с ее, понимающе качая головой, будто хотела отучить его от этого жеста, помочь ему забыть. Она чувствовала, как много он отдает этой работе, все то, чего он не мог оставить доме, просто потому там не было для этого места. Там была она, там были мечты об их будущей семье, о детях с его глазами и ее улыбкой, но ничего из того в их прошлом, что причиняло ей боль, но было так необходимо ему. Этот адреналин, эта почти маниакальная необходимость чувствовать, что делаешь что-то важное, что-то, чтобы защищать тех, кто давно уже не требует твоей защиты. Он уже не должен был быть героем, мальчиком, что взвалил на себя слишком тяжелую ношу за чужие грехи, но он уже не мог им не быть.
Вот и сейчас, он стоял и активно жестикулировал, произнося громкую речь, о справедливости, о порядочности, об искуплении. Он просил за отца своего главного школьного врага, он ручался за него собственной репутацией, он видел в его глазах лишь усталую ненависть, но все равно продолжал говорить, делал это так, будто от этого зависела его собственная жизнь.
Не все понимали зачем он это делает, кто-то смотрел на него с удивлением, кто-то с сожалением, кто-то с укором. И лишь в ее глазах было то же восхищение, что и десять лет назад, когда она впервые увидела его.
Она полностью его поддерживала. Как делала всегда, когда дело касалось его. Она понимала, почему он так поступает, и хотя в основном дело было в Нарциссе, что спасла ему жизнь, хотя ей он по сути отплатил спасением жизни ее сына, кроме нее были еще маленькие, но важные детали. Ведь Малфой, был тоже частью его прошлого, той частью, что он еще мог исправить. Сами Малфои тоже начали исправлять свои ошибки еще во время последней битвы. Ведь лучше поздно, чем никогда, верно? Гарри верил в это, в справедливость, в правильные, хоть и запоздалые решения, потому он так старался расставить все на свои места. Сделать все правильно. Начать с чистого листа.
И она смотрела на него и вдруг вспомнила, как на Нору напали Пожиратели, когда она бросилась за ним сквозь огонь, побежав по полю почти босиком, и подумала, что снова бы пошла за ним и в огонь и воду, даже если бы он сам об этом никогда бы ее не попросил.
Процесс закончился и девушка встала вместе со всеми, прошла к выходу, где встретила мужа, крепко обняв его в знак поздравления и гордости за успешность его выступления, да и не только выступления но и процесса в целом, ведь именно он написал ходатайство, именно он первым попросил об амнистии, именно он довел дело до конца. Легко поцеловав ее в висок, парень отстранился, со словами о том, что ему надо поговорить с одним из присяжных, она кивнула и сказала, что подождет его. Пройдя чуть вперед, она вдруг почувствовала на себе чей-то взгляд и обернулась. Увидев в непосредственной близи от себя Люциуса Малфоя. Увидев его гораздо ближе, чем в зале. Она не хотела его рассматривать, но взгляд как-то сам по себе скользнул по его усталому лицу и тонкой фигуре. Он был так не похож на себя, что встреть она его не в зале суда, точно зная о ком речь на данном заседании, то прошла бы мимо и не узнала. Бывший аристократ, потерявший всякий лоск, потерявший даже кажется себя. Разбитый, сломленный, униженный. Только во взгляде все еще мелькали осколки стали, будто отголоски прошлого. Она почти физически чувствовала какую ненависть он испытывает сейчас ко всему, что его окружает, но даже эта ненависть была какой-то тяжелой, липкой, будто он очень устал ненавидеть.
Она не думала к нему подходить, но ее буквально потянуло к нему. Она просто не могла пройти мимо и ничего ему не сказать, просто промолчать будто ничего не происходило и не происходит.
Джинни подошла к нему, смело подняв глаза и встретившись с ним взглядом. Что она хотела ему сказать? Что она могла ему сказать? Что вообще говорят в таких ситуациях.."всегда пожалуйста"? Глупость, да и тем более слов благодарности он не говорил и вряд ли скажет. Принять помощь от своих врагов, даже сейчас, когда он так нуждался в этом, было не так просто. И ей было его жаль, наверное, именно поэтому она стояла перед ним, и эта жалость так и сквозила в ее взгляде, как бы она не пыталась скрыть ее.
- Здравствуйте, - наконец заговорила девушка, - я просто хотела сказать, что..вы нам ничего не должны. В смысле все, что говорил Гарри, он правда в это верит. И я тоже. Так что..я знаю, вам не просто принять нашу помощь, но мы..вовсе не хотели вашего унижения. Мы просто хотели помочь.

 Отправлено: 08.12.13 17:06. Заголовок: Все, что происходило..

Mary, have mercy, now look what I've done
But don't blame me because I can't help where I come from
And running is something that we've always done well
And mostly I can't even tell what I'm running from.
I run from their pity, from responsibility.
I run from the law, I run from myself.
I run from my life, I run into debt.
I run from it all, I run til I'm gone. ©

Все, что происходило вокруг, казалось ему каким-то сном. Все это было настолько нелепо, прекрасно и жутко, что никакое другое объяснение не удовлетворяло действительности, и он был очень удивлен, когда, ущипнув себя за локоть, не вынырнул из этого пьяного дурмана. Чтобы не упасть, слушая из своей клетки громкие, страстные речи, он в изнеможении облокотился о прутья решетки; до него доносились только обрывки фраз, в которых он уже не угадывал сути. Когда судьи обратились к нему перед тем, как удалиться в комнату вынесения приговора, последнее слово, которое выдохнул Люциус Малфой в свое оправдание, запомнилось присяжным как бессвязное "Что?" - произнесенное отрешенным, непонимающим голосом. Большего от него не потребовали: даже со стороны было видно, что находится он в каком-то полузабытьи.
А потом грянуло это "Cleared of all charges" - каким-то полуясным эхом отзываясь в голове - и мысли, спутанные, лихорадочные, стали медленно проясняться, как по сигналу, вместе с ударом молотка. Он плохо помнил потом, что происходило; у него, кажется, снова поднялась температура, ему не хватало воздуха и было тяжело дышать от огромной волны счастья, нахлынувшей с головой, и все тело колотилось от этого в каком-то припадке - так бешено, что, снимая с трясущихся рук кандалы, работник суда дважды не мог попасть ключом в замок. Cleared of all charges... Малфой поймал глазами фигуру Гарри Поттера на возвышении и, встретившись с ним взглядом, в каком-то полусне судорожно кивнул ему с гримасой полуплачущей улыбки на лице. "Благодарите мистера Поттера", - лениво прокомментировал это адвокат, подойдя к Малфою, но даже не протянув своему подопечному для рукопожатия ладонь. - "Без него сидеть вам и дальше в тюрьме, как, например, вашему товарищу Нотту. Он, кстати, умирает, вы знаете?" Люциус лишь покачал головой в ответ на этот риторический вопрос; единственное, что волновало его в этом разговоре, - то, что с адвокатом надо было как-то рассчитаться - хотя он ничего не сделал для того, чтобы спасти подсудимого - а деньги вряд ли сейчас водились в их семье. Но это было неважно. Все было неважно. Я буду жить, - промелькнуло у него в голове. Теперь-то точно буду. Пусть Нотт умирает, пусть я нищий и больной, я буду жить. И на место благодарности (не пройдет потом ни дня, чтобы он не вспоминал об этом постыдном чувстве) пришла сухая, бессмысленная ненависть к тем, кто воскресил его из мертвых, обрекая на жизнь в самом безрадостном мире без единомышленников, друзей и смысла.
Пока ему возвращали вещи, - те, в которых он четыре долгих, невыносимых года назад явился впервые в суд, - глаза его искали Нарциссу. Она появлялась практически на каждом заседании, и, хотя изменить ничего она уже не могла, это поддерживало его, потому что, возвращаясь в лапы дементоров, он мог хотя бы несколько дней вспоминать то, как неотрывно смотрел на нее в течение нескольких часов, даже не думая о том, что происходит вокруг, и отвечая на вопросы лишь с горькой усталостью в голосе. Сегодня ее не было, как и на последних нескольких заседаниях, и Малфой бы очень хотел верить, что она не пришла лишь по незнанию, потому что ее забыли предупредить о спонтанной амнистии. Сейчас, когда вокруг него были только презрительные лица, полные жалости и поутихшей злобы, ему было бы особенно страшно узнать, что ему некуда возвращаться.
Он переоделся в мужском туалете недалеко от зала суда, а выйдя из кабинки, встал возле огромного зеркала, опираясь руками на фаянсовую раковину и пытливо рассматривая свое отражение. Он видел себя в зеркале впервые за эти четыре года, и даже не сразу смог узнать в человеке, смотрящем на него, знакомые черты. Нет, это уже был не он - это была его полумертвая, выхолощенная тень. Желтовато-серая грязная кожа, исцарапанная им самим во время кошмаров, подобно пергаменту облепляла череп, на котором практически не осталось плоти, как и на всем остальном иссохшем теле, на котором одежда висела мешком; глаза, тусклые, водянистые, с розоватыми от лопнувших сосудов белками, глубоко ввалились, и черные впадины очерчивали глазницы, как у ходячего мертвеца. Впрочем, таковым он и являлся. Люциус открыл кран и умылся; холодная вода приятно освежила горящее в жару лицо и потекла по бороде и длинным грязным волосам вниз, под рубашку. Потом он подставил под струю воды черные от грязи руки и попытался мылом вычистить из-под обломанных ногтей кровь и пыль, но тут же закрыл кран. Он должен был отправиться домой и сделать все это дома; нечего было показывать презрение к самому себе на глазах у изумленной публики.
Люциус вышел в коридор; он не мог аппарировать: палочки у него не было уже давно, а новую сделать никто не потрудился - поэтому нужно было отыскать камин. Он огляделся, не зная, куда ему идти, и в глаза ему тут же бросилась идиллическая картина. В нескольких метрах, рядом с выходом из зала суда, его спаситель нежно целовал в лобик свою, судя по кольцам, жену, одну из рыжих бестий Уизли. Малфой с тупой злобой уставился им в спины. Молодые, счастливые, всеми любимые... Он тут же быстро отвел глаза, когда Джинни обернулась и сумела перехватить его взгляд. Впрочем, пытаться избежать встречи было теперь уже бесполезно: она не проигнорировала его, как было бы лучше для всех, а с типичной уизлевской бесцельностью направилась к нему, собираясь что-то сказать.
Люциус выслушал слова Джинни, устало глядя на нее сверху вниз, - но чисто в силу своего роста, без той обычной пренебрежительной ухмылки, с какой когда-то смотрел на эту же девчонку во "Флориш и Блоттс", подставляя всю ее семью под удар. Десять лет назад - как же это было давно, как много вещей перевернулось с ног на голову в этом мире - и тот, кто был никем, стал неожиданно всем... Малфой был почти уверен, что сейчас они действительно не собирались намеренно унижать его, а хотели лишь помочь; но любая помощь от них не могла обернуться для него ничем кроме унижения, и оправдания Джинни ничего не могли здесь изменить. Впрочем, он не собирался разводить дискуссии на эту тему и на глазах журналистов гневно разглагольствовать с женой своего благодетеля. Он ответил так, как говорило ему благоразумие.
- Миссис Поттер, я бесконечно благодарен вам и вашему мужу. - Возможно, хороший актер вложил бы в эту заученную фразу больше жизни, но у Люциуса не было сил играть, и он проговорил ее так, как двоечник читает наизусть стихи: без выражения, без интонации, глядя сквозь адресата. - Я сделаю все возможное, чтобы оправдать оказанное мне высокое доверие, не разочаровать вас и не подставить репутацию мистера Поттера под удар.
Слова эти давались ему так тяжело, как, пожалуй, не давалась даже передача волшебной палочки Темному Лорду. От сдерживаемой ненависти у него затряслись руки и даже помутилось в голове, а потом Малфой непроизвольно закашлялся - неожиданно, беспричинно, как это всегда и бывало с ним примерно со второго года пребывания в тюрьме. Сырость и холод разъели его слабые с рождения легкие, и теперь малейший стресс заканчивался приступом; впрочем, сейчас все не было очень серьезно, и кончиться это должно было без обморока, без крови и вообще без каких-либо серьезных потрясений. Люциус по привычке сутуло привалился к стене, на всякий случай прислонив рукав ко рту и зашелся судорожным кашлем. Он уже давно перестал думать о том, как выглядит со стороны.

 Отправлено: 08.12.13 21:26. Заголовок: Sometimes we are all..

Sometimes we are all alone
Realise the things we’ve done
You and I both know
We’ve been hurt before but we’ll pay the price once more


Она видела, с каким трудом он произносит эти слова. Именно те, что ждут от него сейчас, именно те, что являются самой большой ложью. Она чувствовала колкую ненависть в каждом звуке, в отсутствующим взгляде, смотревшем будто сквозь нее. Она не знала, был ли он благодарен, хоть сколько –нибудь, но видела презрение перекрывшее все прочие эмоции. Мог ли он принять помощь от врагов? Хотел ли он этого?
Как он чувствовал себя? У него было все - власть, состояние, положение в обществе. У него не осталось ничего. Ничего из того, что он так боялся потерять. Что он видел во вчерашней девчонке, с которой хотел покончить еще восемь лет назад? Девочке, счастливо обнимающей мальчика-который-все-таки-выжил. Так толком и не успевшие вырасти дети, которые неожиданно обрели то, чем раньше обладал он. Будто отнявшие все это у него. По его мнению, они получили непозволительно много, больше чем заслуживали. Она уже видела, подобные взгляды в свою сторону. От всех тех, чьи семьи не смогли найти себе места в новом мире, чьи родственники были вовлечены в судебные процессы, чьи счета были заморожены, а бывшие когда – то хорошо налаженными бизнесы едва сводили концы с концами. В то время как ее колдографии то и дело появлялись в журналах в спортивных колонках или светских хрониках. Победа Холлихэдских гарпий в осеннем сезоне, свадьба Золотого мальчика, все это и многое другое периодически мелькало на глянцевых страницах, которые сама Джинни предпочитала даже не открывать. Она не хотела этого. Не хотела известности, которая едва ли убывала с течением лет, не хотела огласки личных подробностей, не хотела сплетен. Но вид улыбчивой и приветливой миссис Золотой мальчик рядом с мужем, то и дело попадался на глаза тем, кто и так уже имел слишком много причин, чтобы ее ненавидеть.
И эта тихое презрение пронизывало все вокруг, шепоты за спиной, украдкой брошенные на нее взгляды, учтивые кивки. И никто понятия не имел, как много они отдали за то, чтобы иметь право на то, чем обладали сейчас, хотя о половине из этого они и не просили. Им не нужна была эта мишура, не нужно было признание и ненависть, только возможность жить спокойно. Возможность быть вместе, не бояться за близких, создать семью, вырастить детей. Нормальные человеческие желания, почему-то многими казавшимися излишней роскошью для тех, кто разрушил привычный уклад жизни половины аристократии. Разве они просили так много? Просто шансы на будущее, просто тихого счастья. Они и так заплатили за все сполна. Как много они потеряли, сколько им пришлось воевать ради своего будущего, в каких боях с собственными чувствами и несправедливостью жизни они потратили свои детские годы, так рано став взрослыми, что в действительности так и не успели повзрослеть по-настоящему.
Все, что видели эти растерзанные новыми порядками бывшие Пожиратели и их семьи было лишь обложкой, но не содержанием. Самое главное, настоящее, хранилось глубоко внутри, под семью печатями, за закрытыми дверями с миллионом замков. И правда была в том, что каждый из них до сих пор вел войну, только на этот раз с самим собой. Правда была в том, что им не было так легко, как считали многие. Что они чуть не расстались с Гарри, перед тем как он сделал ей предложение, потому что он буквально «заморозил» их отношения, боясь дать себе шанс на счастье, не веря, что у него больше не смогут снова отнять людей, которых он любит больше жизни. Что Джинни до сих пор видела и чувствовала как свою боль в глазах осиротевшего без второй половины своей души брата. Что стрелка на семейных часах с именем «Фред Уизли» навсегда остановилась в секторе «в опасности». Что малыш Тедди, с которым Гарри возился в течение чуть ли не всего своего свободного времени, недавно случайно назвал его «папа». Что у их еще не рожденных детей уже были имена, тех, кто никогда не сможет увидеть их первые шаги.
Война закончилась четыре года назад, но они все еще платили по счетам. Устав, брать кредиты на анестезию души. Они будто все еще тонули, отчаянно вытягивая друг друга на поверхность, уверяя себя и близких, что когда-нибудь это пройдет. Когда-нибудь, она взглянет на брата и не увидит горечи в его вымученной улыбке, когда-нибудь она перестанет просыпаться ночью из-за того, что ее муж заламывает себе руки из-за очередного кошмара.
Но они справлялись. Медленно, сложно, но с завидным упорством. Они постепенно приходили в себя.
Так в чем они виноваты перед теми, кто сам выбрал для себя путь, в то время как они были заставлены идти по нему, вынужденные защищать себя и своих родных?
Джинни снова перевела взгляд на Люциуса Малфоя, смотря на человека, который без сожалений подсунул крестраж одинадцатилетней девочке, она пыталась найти в себе хоть каплю ненависти. Она ведь тоже должна его ненавидеть? Вместо этого в ее взгляде доброта и жалость. Она не знала, было ли это всепрощением или просто защитные механизмы работали так хорошо, что не позволяли ей ни мыслями, ни чувствами возвращаться в тот год, когда она неровным почерком выводила витиеватые буквы в дневнике Тома Реддла. Даже несмотря на его почти незаслуженную ненависть к ней, она не могла найти в себе ничего из того, что было бы так ожидаемо. Ей было жаль его. И только.
-Вы совсем разучились лгать, - она чуть грустно улыбнулась, думая о том, что самым лучшим решением будет просто развернуться и уйти, все положенные ритуалы были соблюдены и им нечего и не зачем говорить что-то еще. Но когда, она было сделала шаг в сторону, то увидела как он тяжело закашлялся, привалившись спиной к стене. Мысли о том, чтобы уйти, тут же испарились и вместо этого, она наоборот приблизилась к нему, осторожно положив ладонь ему на плечо.
- Вам плохо? Может, нужен колдомедик? – в голосе слышалось искреннее беспокойство, что грозилось обернуться красной тряпкой для быка.

 Отправлено: 08.12.13 23:52. Заголовок: Когда приступы одоле..

Когда приступы одолевали его в камере, где он находился в полном одиночестве, он не вынужден был стыдиться того, что отхаркивает на камни кровавые ошметки: среди всего холода, грязи и смрада его темные стражники не обращали внимания на столь неаппетитные сцены. Но сейчас Малфой понимал: эта болезнь будет разъедать его скорее не изнутри, а снаружи, едкими взглядами, полными брезгливой жалости и снисходительной доброты, которые уже - боковым зрением полузажмуренных от кашля глаз он видел это - ползали по нему, подобно маленьким ядовитым паукам, вспрыскивающим своей жертве под кожу яд своего презрения и оставляющим ее цепенеть в своей липкой паутине. Нарцисса не появлялась, и ее теплое желанное сочувствие - именно сочувствие, поддержка, а не взгляд свысока, мол, "до чего же вы докатились, несчастный человек" - не снимало с него тяжелую поволоку всей этой земной грязи, чтобы поднять его голову и распрямить его плечи. Напротив, Джинни Поттер, решившая было закончить их сомнительной важности разговор, сейчас обернулась, чтобы, как та же паучиха, нацелить на него свои жалостливые сетчатые глазки и презрительные жвала, готовые в любой момент отравить ему кровь. Это уже становилось чересчур; неужели эта рыжая пустышка не понимала, что своими предложениями помощи только добивает его? Когда Джинни с видом богатой дамы, подающей милостыню нищему, с вселенской скорбью во взгляде дернулась к нему и тронула его за плечо, Малфой, доведенный Азкабаном до состояния какого-то истеричного безумия, вдруг резким движением руки оттолкнул миссис Поттер, не рассчитав силу и чуть не уронив ее на пол.
- Не смей меня трогать! - выкрикнул он, слишком громко - так, что услышал весь коридор, полный до сих пор людей, которые всего несколько минут назад признали его полностью невиновным и вообще прекрасным человеком.
Азкабан и правда выбил из него способность делать слишком многие вещи, и слишком многое ему теперь нужно было нагонять, пытаясь, хромая, поспеть за временем, ускользающим у него из рук, как тот песок сквозь пальцы. Ему нужно было заново учиться лгать, улыбаться в лицо врагам, скрывать истинные эмоции, играть на публику; весь этот спектр умений, накопленный в семье Малфоев поколениями таких же, как он сам, был теперь недоступен для него - после того, как из него вырвали всю волю к сопротивлению вместе с остатками фамильной гордости. "Если ты открываешь всем свои карты, ты проиграл", - говорил лорд Абраксас. Но Люциус до сих пор исступленно не хотел верить, что для него все окончено, что все важнейшие психологические умения, когда-то повиновавшиеся ему, уже нельзя вернуть, приручить и использовать в своих целях. Он надеялся еще когда-то подняться и доказать этим глупцам, на что он способен. Но сейчас думать об этом было бесполезно.
Сейчас, для того, чтобы выйти из тюрьмы, он бы, пожалуй, умолял кого угодно на коленях. Он был готов принять помощь от самого дьявола, если бы это потребовалось: освобождение казалось ему чем-то невозможным даже в мире колдовства и магии, который он впитал с молоком кормилицы, и надеяться оставалось только на чудо. Но умолять не пришлось, как не пришлось и продавать душу. Чудо случилось само собой, как это всегда и бывало; и только тогда он неожиданно понял, что не способен с ним жить. Не способен смотреть на журналистов и на глупейший вопрос "Как вы относитесь к вашей амнистии?" отвечать то же, что только что сказал Джинни. Не способен читать в газетах заголовки, касающиеся его и великодушного Поттера, не способен рассматривать портреты предков и думать о том, что бы они сказали ему, опустившемуся на дно, не способен даже выходить из дома по своим нуждам, опасаясь встретить на улице очередной причиняющий боль взгляд... Но все это было еще впереди. Сейчас он не был способен получить очередную помощь от Джинни Поттер, и сказал об этом слишком открыто, подставив себя тем самым под удар.
- Я... - прошелестел Люциус с извиняющейся улыбкой ужаса на лице. - Я не... я прошу прощения, я подумал, что это... Я не хотел, я ничего не имел в виду... Это просто...
Взгляд Малфоя бегал, как у провинившегося школяра; он отшатнулся от Джинни, сделав шаг назад, и снова впечатался в стену. Ему вдруг стало очень страшно - хотя это чувство почти уже стало для него привычным за четыре года. Этим неловким жестом, полным истинной ненависти и злобы, он только что показал всему свету, что все речи, которые вел на трибуне мистер Поттер, на самом деле, ничего толком не значат и все хваленые изменения, произошедшие якобы в его черствой душе, не более чем сказочка, которая была придумана для того, чтобы спасти его пропащую шкуру, отплатив тем самым за старую услугу Нарциссы. Сейчас его прекрасно могли снова арестовать и вернуть в его уютненькую камеру за нападение на столь любимую всеми особу. От ужаса у Люциуса даже захлебнулся приступ кашля. Он ни в коем случае не хотел обратно в тюрьму; ведь теперь его оттуда было бы точно некому вытащить.

 Отправлено: 09.12.13 20:31. Заголовок: Где-то в глубине душ..

Где-то в глубине души она ожидала такой реакции, но все равно вздрогнула, когда он прикрикнул, привлекая к ним всеобщее внимание. Он чуть отшатнулась, просто от неожиданности, но потом снова сделал шаг вперед, впрочем, больше не рискуя класть ему руку на плечо. Глупость в том, что она ведь и впрямь бросила к нему из лучших побуждений. Было в ней что-то такое, что не позволяло оставлять людей в таком состоянии, даже когда она понимала, что ни к чему хорошему это не приведет. И поэтому она не особо раздумывала, как ее жест будет выглядеть со стороны и главное восприниматься самим Люциусом.
В его коротком возгласе было столько брезгливой ненависти. Он, наверное, думал, что это было не больше чем снисхождением, будто продолжением всего этого аукциона благотворительности, будто она делала это нарочно, чтобы продолжать топить его своей жалостью. Но в ее жесте не было ни капли фальши, вот только Малфой не видел этого своим затуманенным взором, ровно так же, как не видел и того, что чета Поттеров ратовала за его освобождение вовсе не из желания окончательно унизить одного из врагов свершившейся победы.
Для Люциуса Малфоя поступок Золотого мальчика едва ли воспринимался, как широкий жест или акт доброй воли, едва ли расценивался как искренняя вера в его раскаяние. С его стороны это скорее уж походило на попытку отмщения, сознательную или нет, не имело значения. Проявления снисхождения.
Будто легче тем, кто имеет больше. Но так ли это? Бывшие аристократы на рассвете своего существования не бежали тратить свои несметные богатства на благотворительность, и лишь топили в презрении всех тех, кто хоть чем-то отличался от них. Сейчас, когда расстановка сил немного поменялась, они оказались среди тех, кого раньше не удостаивали и взглядом, и именно это положение унижало их. Положение, а не те люди, что находились по другую сторону баррикад.
Они сами были когда-то такими, были на их месте. Люциус тоже был состоятельным и влиятельным.
Именно поэтому их и их чувства судили по себе. Именно поэтому он думал, что знал, что она чувствует на самом деле, о чем думает, что хочет доказать. Именно поэтому он не понимал и не мог принять ее искренность.
Что бы чувствовал он сам в аналогичной ситуации? Пошевелил бы он пальцем ради того, кто может и спас ему жизнь, но уже получил за это спасение жизни сына? Хотел бы он показать снисхождение с помощью широкого жеста?
Он думал, что она намеренно проявляет эту жалость, она же на самом деле, просто не могла сдержать сожаления.
Это со стороны кажется, что когда ты на стороне победителей, тебе не составляет труда жалеть тех, кто оказался по ту стороны победы. На самом деле ей уже давно слишком многие чувства давались с трудом.
Они так долго были в эмоциональном напряжении, так долго находились на пределе своих чувств. Они привыкли жить на грани и даже сейчас это чувство переизбытка эмоций иногда снова накрывало ее с головой. И эти чувства сменяли друг друга как волна за волной, что накатывают во время шторма. Иногда их было слишком много, иногда наоборот, они будто исчезали, как затяжной штиль перед новой большой волной. И она отчаянно пыталась найти их в себе, подобно тому как несколько минут назад она пыталась почувствовать ненависть к этому человеку, но в место этого была накрыта волной сожаления, такой сильной, что она выплескивалась во взглядах и жестах, как бы она не пыталась ее сдержать. Но ведь это не делало ее менее искренней.
Он же начал бормотать извинения, поняв какую неосмотрительность совершил в присутствие такого большого количества народа. В его шторме эмоций волну ненависти сменила волна страха. Будто, он все еще не верил в происходящее, все еще боялся, что все может повернуться вспять.
- Мистер Малфой, не надо, все в порядке, - прервала девушка поток его объяснений, в то время как к ней подошел один из авроров, очевидно видевший только что произошедшую сцену. Это был один из сослуживцев ее мужа, которого она прекрасно знала. Кстати, он был одним из тех, кто совершенно не одобрял решение принятое Гарри относительно этого процесса. Так что может, это даже не было удивительным, что именно он подошел к ней, как только что-то пошло не так.
- Миссис Поттер, все в порядке? – он обратился к ней официально, будто намерено, усиливая серьезность ситуации, но при этом смотрел не на нее, а сверлил взглядом ее собеседника.
- Да, все абсолютно нормально, - спокойно ответила девушка. Подкрепляя свои слова беспечной улыбкой.
- Джинни, ты уверена? – он оторвался от разглядывания Люциуса и перевел многозначительный взгляд на нее, будто говоря «я же вас предупреждал»
- Мэт, все хорошо, - с нажимом сказала девушка, - я просто жду Гарри. Все в порядке.
Она облегченно вздохнула, когда парень кивнул и все-таки отошел, однако, оставаясь не вдалеке. Ей не хотелось создавать впечатление, что ее охраняют будто «зеницу ока» даже тогда, когда с ней стоял тот, кто в принципе не мог ей ничего сделать.
- Послушайте, я знаю, что вы едва ли питаете к нам положительные чувства, и это ваше право. Но то, что сделал Гарри, это не из жалости. Просто он и правда искренне верит во второй шанс. И я в него верю. Но знаете, ничего не получится, если вы сами в него не поверите..- вздохнула Джинни, глядя на собеседника глазами полными не сожаления, но понимания.

 Отправлено: 10.12.13 19:33. Заголовок: Где-то в глубине душ..

Где-то в глубине души Люциус с самого начала прекрасно знал, что не выдержит испытания этим разговором. Он понимал, как никто другой, что малейший выход за рамки условностей и любезностей заставит его сорваться и выплеснуть наружу всю ту ядовитую боль, которая копилась в нем четыре года и больше никогда не могла найти себе полноценный выход. Именно - никогда. Едва он осмелился - ненамеренно, по злой несдержанности полусумасшествия - выцедить из этой душевной клоаки всего лишь каплю, каждый тут же счел должным остановить на нем осуждающий или даже угрожающий взор; и капля растаяла в воздухе, не причинив его врагам даже морального вреда, а сам он вжался в стену, с ужасом наблюдая, как навстречу им с видом матерого гестаповца направляется какой-то аврор.
Похожее предчувствие чего-то очень страшного он испытывал в детстве, когда умудрялся по глупости ляпнуть что-нибудь неподходящее за столом и ловил на себе суровый взгляд отца, не предвещающий ничего хорошего по окончании обеда. Да, обед был ритуалом, во время него делать замечания и устраивать разбор полетов было нельзя; но после того, как все формальности были соблюдены, ничто не могло помешать лорду Абраксасу наставить сына на ум самыми разнообразными и не всегда педагогичными методами - благо матери, которая, говорят, могла усмирять его крутой нрав, Люциус никогда не знал. Так и сейчас: суд закончился, красивый жест был доведен до красивого завершения, а аврор по имени Мэтт мог бы тут же спокойно свести все усилия своего коллеги к нулю. Когда он уставился на Люциуса исподлобья, даже не удостаивая того обращением и вообще каким-либо намеком на его присутствие при разговоре, Малфой даже не смог выдержать этого взгляда, - хотя когда-то был мастером этой очень мощной игры в гляделки. Повторенное, кажется, сотню раз "It's all right" ввело его в состояние какого-то полуобморочного транса; он с маниакальной сосредоточенностью смотрел, не отрываясь, на пуговицы мракоборческого камзола, и только когда Мэтт отошел на порядочное расстояние, смог прийти в себя и перевести дух. Тогда он судорожно прислонил ладонь ко рту: типичный жест заключенных Азкабана, которые даже на свободе еще долгое время стремятся физически зажать свой крик в моменты страха.
Какое же это было мерзкое чувство - бояться всего на свете. Оно преследовало Малфоя уже лет восемь, и он очень сомневался, что когда-то сможет избавиться от навязчивой идеи оглянуться, посмотреть через плечо, чтобы убедиться, что никто не преследует его и не хочет вернуть его в старый кошмар. Его не волновало и не смущало то, что когда-то он сам наводил такой же страх на все магглорожденное население магической Британии, не смущало то, что жуткие легенды, которые ходили о нем по другую сторону баррикад, были не очень далеки от реальности; он считал, что имел на эту жестокость право и был теперь незаконно его лишен. Он не мог свыкнуться с мыслью, что теперь с ним могли быть так же жестоки и пренебрежительны, что теперь милость оказывали ему, а не наоборот. Что не он ставит запятую в знаменитой фразе "казнить нельзя помиловать", а другие, новые пунктуационные гиганты. Маленькие, глупые, наивные гиганты. Когда-то его судьбу решал Темный Лорд, получеловек, которого он боялся, но когда-то уважал, а здесь никакой речи не могло быть об уважении - только, наверное, о естественном страхе перед властью. И хотя власть утверждала со вселенским всепрощением во взоре, что бояться ее не следует, Малфой ей не верил. Слишком многие прекрасные люди, добившись власти, входили во вкус и непоправимо менялись. Впрочем, сейчас он боялся вовсе не их, не юных героев Второй Войны - а их старших, опытных собратьев, что по-прежнему имели влияние на них.
- Ты действительно не понимаешь, да? - проговорил Малфой, так тихо - практически шепотом - чтобы слышать его могла только Джинни. Он бросил настороженный затравленный взгляд битой дворовой собаки в сторону Мэтта, и только убедившись, что тот отвлекся, посмел продолжить. - У тебя максимализм юношеский в крови играет, и ты думаешь, что весь мир состоит из таких же, как вы. Вы можете искренне верить в мой второй шанс, я готов принять это, хоть и с трудом. Но посмотри вокруг. Думаешь, все они - верят? Нет. Они ненавидят меня так же, как я ненавижу их. Они смотрят на меня свысока, с радостью поменявшись со мной местами. Вы выпустили меня из тюрьмы, но они не дадут мне второго шанса, не позволят мне начать заново. Я навсегда останусь тем, кто я есть. Думаю, ты прекрасно понимаешь, о чем я. Или что, мистер Поттер предложит мне карьеру аврора? Это смешно. Нет никакого второго шанса. Нет, я никогда не найду работу, никогда не найду даже, с кем поговорить, кроме - надеюсь - своей жены, я запрусь в своем поместье, если оно у меня еще останется, и буду считать копейки до самой старости. Но я не смею винить за это никого, кроме себя. Вы сделали все, что могли. Я благодарен. Правда. Лучше это, чем Азкабан. Все что угодно лучше, чем Азкабан. И больше мне нечего сказать.
Он говорил очень долго, очень корявыми и короткими фразами, как будто разучился вести речи на родном языке, но очень истосковался элементарно по его звучанию, так что даже не смог вовремя остановиться. В голове у него мутилось; хотелось есть: перед судебным заседанием ему не дали еды - а он и не думал, что когда-то соскучится по той жидкой водянистой дряни. Только через пару секунд он осознал, с кем говорил и что говорил; и тогда лицо его неожиданно ожесточилось, черты заострились и в глазах снова возник нездоровый блеск стыда и злобы. Впрочем, сейчас он был благоразумнее и не стал кричать.
- Ты ничего этого не слышала, ясно? - прошипел он, вновь на грани звука, чтобы никто не услышал - потрясая у Джинни перед носом подрагивающим пальцем. - Я ничего тебе не говорил. Ничего, поняла?

 Отправлено: 10.12.13 21:23. Заголовок: Don't stop the r..

Don't stop the rain from pouring down,
let it wash the pain,
Where it can't be found
And the rain comes and goes,
and all is forgiven.
Can we learn to let go?

Она не ожидала такого потока откровений, хотя предполагала, что ему есть, что ей сказать. Подобно как и всем тем, кто смотрел на него куда более враждебно, чем Джинни, в глазах которой все еще плескалось лишь сожаление. Теперь не только о нем, но и о том, что он был отчасти прав. Что даже искренне добрых поступков не всегда достаточно для того, чтобы что-то по-настоящему изменить. Но разве они изменили не мало? Разве всего того, что сделал Гарри во имя той самой великой цели, что была навязана ему пророчеством, было недостаточно, чтобы стало лучше? Да, теперь много поменялось, но не все исчезло. По-прежнему оставались людские пороки, жажда власти, общественное осуждение и стремление клеить ярлыки. Но все это в природе человеческой , разве нет? Вся эта жестокость, разве она не в нас самих? Пожиратели, в погоне за властью, выставляли палочки против детей, которые о непростительных знали лишь понаслышке, не то, что умели их применять. И ни у одного из них не дрогнула рука, смотря в испуганные и одновременно решительные глаза ребенка. Сама Джинни прекрасно помнила эти ощущения, когда ты находишься на прицеле, когда до боли впиваешься ногтями в свою палочку, чтобы рука не дрожала, когда закусываешь губу в решительности не сдаваться без боя. Она помнила и то, что происходило с ними до той самой последней битвы. Их последний год в Хогвартсе, когда Золотое Трио отправились за крестражами, оставив ее совсем одну. Так ей тогда казалось. Она помнила, какого это чувствовать на себе все те заклинания, которыми поощряли их Кэрроу за нарушения установленного ими порядка, за то, что она и ее семья была предательницей крови, а ее брат нежелательным лицом номер один, за то, что она не желала использовать магглорожденных в качестве учебных пособий. У нее был выбор, она могла вернуться домой, ее могли укрыть в штабе Ордена, в котором состояли родители и братья, но она знала, что, если она сейчас уйдет, если оставит тех, кто был беззащитнее и слабее, кому некуда было бежать, она себе этого никогда не простит. Она верила и надеялась, что Гарри, где-то там, в сотнях миль от нее сражается за их светлое будущее и она знала, что должна сделать все, чтобы внести свой, хотя бы крошечный вклад в его усилия. Она должна была бороться. Потому что они только того и ждали..ждали когда они сдадутся.
Она бросила взгляд на Мэтта, он учился на ее курсе, только на райвенкло. Она помнила, как однажды он отказался тренировать какое-то заклинание по ЗОТИ на своем лучшем друге, который был из семьи магглов, помнила, как он сжимал зубы, извиваясь на холодном полу под заклинанием Алекто, помнила, как сама тогда крикнула «хватит» и наставила палочку на Кэрроу. Виноват ли Мэтт в том, что он не мог понять, зачем Гарри помог тому, кто был среди тех, кто позволял себе нечто подобное в стенах старого замка. Нет.
И сейчас, смотря на того, кто когда-то был среди тех, кто поднимал палочку на детей, кто клеил ярлыки «грязнокровка» и «предатель крови», кто считал всех, кто не имел достаточного состояния и престижа, пылью под ногами, она понимала, что он был прав и в том, что он сам привел себя туда, где его перспективы ограничивались лишь тем, что он сейчас сказал.
Да, не все были способны поступить как Гарри, не все могли найти в себе силы поверить во второй шанс, поверить, что если дать этим людям все, что было у них прежде, они изменятся. Станут тратить состояния на благотворительность и улыбаться магглам. Она тоже не ручалась бы за ответ на этот вопрос. Что бы было, если бы Люциус Малфой получил прежнее состояние и положение, изменил бы он свою жизнь? Использовал бы второй шанс?
Но он не получал все, как прежде, лишь то, что еще было возможно получить в его положении, не мало, но и не достаточно. Но ей и правда, казалось, что то, что они сделали справедливо. А то, что будет после этого, зависит от самого Люциуса, хотя он, действительно, во многом был скован обстоятельствами. Он сам себя загнал в угол еще несколько лет назад. И то, что сделал для него Гарри было данью тому, что он все-таки хотел выбраться из этого угла, еще до того, как оказался в невыгодном положении проигравшей стороны. Гарри уважал его самостоятельную попытку дать себе и своим близким тот самый второй шанс, и именно поэтому он дал ему его сейчас. Но уважать, не значит простить. Не значит, что все они простили.
Прощение вообще было сложной категорией в их нынешней жизни, слишком много виноватых, и они тоже в их числе. Кому-то не помогли, кого-то не уберегли. Джинни знала, что в одних из самых страшных своих кошмаров, Гарри неизменно видит Сириуса, Седрика и всех тех, для кого он не смог, как он думал, послужить достаточной защитой. Как можно простить такое? Себе или кому-то другому? И есть ли вообще такое прощение, способное вместить в себя все то, что они пережили.
Именно поэтому все было таким сложным. Она не могла понять даже своего отношения к этому человеку, если вдруг начать вдаваться во все подробности. Может именно поэтому она предпочитала оставлять прошлое в прошлом и просто двигаться вперед. Так было проще.
- И я не могу винить их за это. Каждый волен верить в то, во что ему хочется, разве нет? И поэтому каждый сам отвечает за свои убеждения. Разве, вы, сами когда – то не верили в то, что наш мир должен состоять лишь из чистокровных? Разве вы не хотели превратить всех недостойных в пыль? И куда это вас привело? Вы правы, что вы сами виноваты в этом, правы, потому что никто не снимет с вас вины за то, что вы делали, по крайней мере до того, как наконец, поняли что это чертов тупик, - голос тихий, но в каждой нотке сталь, - Мы сделали для вас все, что могли, не потому что думаем, что вы невиновны, а потому что верим, что на ошибках учатся и уважаем вас за то, что вы начали на них учиться еще до того, как оказались в проигравших. Потому что вы сами поняли это. Потому что вы пытались спасти свою семью, - она подняла взгляд и смело посмотрела в его кажется просветлевшие глаза. Будто ему на мгновение стало чуть легче от этой возможности впервые за долгое время высказать то, что не являлось ложью.
- Этот разговор останется между нами, - заверила она его, параллельно думая, что ей стоит придумать правдоподобную версию для Мэтта, который все еще временами поглядывал на них и едва ли понимал, о чем они могут говорить на таком почти доверительном расстоянии.
- Но ответьте мне на вопрос, если бы вам сейчас вернули все? Все что у вас было, включая состояние, положение и авторитет, вы что правда использовали бы второй шанс как-то по-другому? Стали бы меценатом какого-нибудь маггловского заведения, здоровались бы за руку с магглорожденными, не считали бы мою семью предателями крови, одиннадцатилетней дочери которых можно подложить крестраж? Только не юлите, мне ваша ложь не нужна, потому что вопрос риторический. Второй шанс не вернет вам всего того, что у вас было. Но вспомните, ради чего, а точнее ради кого вы не хотели участвовать в битве? Вы уже упомянули в разговоре свою жену. Может, в этом и суть? Может в этом и есть ваш второй шанс? У вас есть ваша семья. Это действительно настолько мало для вас?

 Отправлено: 11.12.13 21:34. Заголовок: Люциус слушал то, чт..

Люциус слушал то, что отвечает ему Джинни, и изо всех сил клял себя за несдержанность и какую-то отчаянную беспомощность в этом диалоге. Посмотрел бы он на нее, если бы она попробовала так же разговаривать с ним, будь он, как раньше, на вершине мира - тыкая, как безмозглого кутенка, в его собственные недостатки носом, приговаривая что-то поучительное с видом умудренной опытом дамы. Да он бы просто одним взглядом стер ее в порошок, эту маленькую рыжую дрянь, - или, что вернее, просто не обратил бы на нее внимания. Когда ты уверен в себе и силен, ты не озабочиваешься мнением жалких людей, окружающих тебя; и первый знак того, что ты теряешь хватку - небезразличие. Сейчас от бешенства у Малфоя даже задрожали губы, и, чтобы успокоиться и не сказать лишнего, он стиснул зубы до боли.
Возможно, сама того не зная, Джинни продолжала сейчас ту извращенную пытку, которой подвергается в свое время каждый заключенный - пытку самобичеванием. Она задавала Люциусу в точности те вопросы, которые безжалостно кололи его сознание на протяжении четырех лет и на которые он нашел для самого себя не менее безжалостные ответы; уже наедине с собой он был абсолютно раздавлен этой правдой, а сообщать ее Джинни было бы просто верхом добровольного унижения, особенно после того, как он, не сдержавшись, и так сказал ей слишком много. Разумеется, он знал, что малейший уход от ответа сразу будет воспринят как горькое согласие, но ему было плевать на это; он просто не хотела произносить ничего вслух, а остальное она и сама прекрасно знала.
- Прекрати это, - с усталой злобой в голосе произнес Люциус, не глядя своей собеседнице в глаза и опустив их куда-то в пол. - Оставь меня в покое. Я и так достаточно... - Его голос прервался, он успел себя остановить на этот раз.
Да, ему было достаточно, но, видимо, на этом его искупление не закончилось - и еще очень много всего ему предстояло пережить для того, чтобы заслужить право быть прощенным хотя бы самим собой. Нет, он не считал, что должен прощать себя за то, что презирал людей, стоящих ниже него по рождению: эта мысль, впечатанная в его сознание с самого детства, уже не могла быть выжжена никакими клеймами на сорок девятом году жизни, и в ней он не раскаивался. Малфой не сожалел о том, как бил своего домового эльфа, как когда-то пытался ценой жизни Джинни подставить своего идеологического врага, как презрительно щурился в сторону Гермионы Грейнджер; но он очень хотел бы когда-нибудь простить себя за то, что, по юношеской бездумности, получил Темную Метку, попал в ряды Темного Лорда и даже потом, в зрелости, не сразу осознал, какой опасности это подвергнет дорогих ему людей. С другой стороны, у него не было выбора, никогда не было. Для того, чтобы полностью измениться даже сейчас, он должен был родиться под другим именем, с другим характером, в другой семье, в другом пространстве и времени. Слишком много факторов давили на него тогда, а он был слишком слаб и глуп, чтобы противостоять им; даже если бы идеи Темного Лорда не казались ему убедительными, а методы, по молодости, - идеальными, он бы не смог отбросить в сторону то, что и отец, и все его друзья, и почти вся семья жены были Пожирателями Смерти. Он не был силен и дерзок, как Сириус Блэк; он никогда не посмел бы, как тот, отречься от своего рода: он был воспитан так, что продолжение семейной традиции и гордое, самозабвенное следование фамильным заветам стали для него самоцелью, затмив всякие намеки на здравый смысл и элементарное чувство безопасности.
И теперь, на исходе пятого десятка, было уже очень поздно что-то менять. Было поздно жать магглорожденным руки: да они бы сами не подали ему руки - было поздно проникаться любовью к Артуру Уизли и его истинно кроличьему потомству, было поздно притворяться тем, кем просто по факту рождения Люциус быть не мог. Ему оставили жизнь и какую-никакую свободу, и он не смел просить большего, потому что вообще больше никогда не хотел просить. Но он никогда не мог быть удовлетворен этим. По его мнению, человек не был рожден лишь для жизни и сохранения жизни потомства; иначе он бы ничем не отличался от животных - а Малфой все-таки смел надеяться, что между ним и диким зверем есть какое-то различие, как бы его полубезумные глаза ни говорили об обратном. В нем все еще оставался разум, прекрасный, расчетливый, остроумный, и он знал, что смог бы найти себе поприще, позволь кто-нибудь ему пустить свои таланты в ход в том же Министерстве. Но это желание было и оставалось на грани ирреальности. Никто и никогда не допустил бы его до службы в Министерстве, пока мистер Поттер был кумиром масс и напоминал всем о поражении Малфоев одной своей улыбкой; и уютная, несомненно, жизнь в компании жены - и сына - была единственным, на что он, по-прежнему готовый на свершения, на победы, на стезю славы, мог рассчитывать. Это действительно было для него настолько мало. Впрочем, в тот момент он это еще не до конца понимал.
- Я хочу домой, - неожиданно сказал он; эта фраза, которую обычно произносят дети на страшном киносеансе, очень странно прозвучала из уст высокого бородатого мужчины. - Скажи мне, где здесь камин, и я просто уйду, и вы меня больше никогда не увидите.

 Отправлено: 17.12.13 22:41. Заголовок: Она смотрит в его гл..

Она смотрит в его глаза и видит, там ответы на все свои излишне точные, почти жестокие вопросы. Она не хотела быть грубой или жесткой, но слава сами складывались в предложения, и ее вспышка была ответом на его предыдущие откровения. Все это на поверхности, но они оба отчего-то отчаянно пытались доказать друг другу общеизвестные истины.
Ярлыки вещали и будут вешать, и мистер Малфой и правда едва ли сможет найти свое место в новом обществе, где такие как он больше не являются привилегированным слоем. Но те, кто когда-то был жесток и надменен такими и останутся, не внешне, но внутри..Так о чем они спорили? И спорили ли?
Она видела по выражению его лица, как он мысленно отвечает себе на каждый ее вопрос. Он понимал, что она права, что каждый ее вопрос кроет за собой не менее неприглядную истину, чем его обвинения в вечной ненависти.
Именно поэтому, он ничего ей так и не ответил, да ей это было и не нужно. Разве что ответ на последний вопрос. Она никак не могла понять, как много значит для него семья и значит ли? Он ведь хотел покончить с Лордом и необходимостью придерживаться его идеям еще до окончания битвы, и она никогда не поверит, что одной из причин не было то, что Лорд сделал «инструментом» его родного сына, взвалив на него слишком много для шестнадцатилетнего мальчишки, у которого дрогнула рука, когда тот поднял палочку на Дамблодора. Она не оправдывала его, но могла понять. Так что значила семья для Люциуса Малфоя? И какую ее часть он получит? Драко уже вырос, чтобы нуждаться в отце больше, чем он нуждался в сыне. Нарцисса.. Джинни мало знала о традициях аристократических браков, но ей почему-то казалось, что даже если помолвка и была частью «договора» между семьями, то это не имело значения. Она видела Нарциссу на разных судебных процессах, видела, как та смотрит на мужа, и понимала ее, или ей только так казалось. Может вообще все это было выдумкой для излишне сентиментальной девушки, верящей в вечную и настоящую любовь, в идеал семьи, в преданность и верность. Откуда она знала какой на самом деле была семья Малфоев, да и хотела ли она это знать?
- Когда-нибудь у вас родится внук или внучка и, мне кажется, что тогда вы поймете, что семья это не так мало для того, чтобы хотя бы попытаться использовать свой второй шанс.
Если бы она знала на сколько пророческими окажутся эти слова, но пока до этого было слишком долго. И она не могла этого знать, точно также как и он. Но почему она вообще об этом думала? Может ей было и впрямь настолько его жаль, что она хотела верить в то, что не найдя места в обществе, он найдет его среди своих близких. Но какое по сути ей было дело? Гарри сделал все возможное, отплатив Нарциссе за спасение собственной жизни. На этом его полномочия и обязательства заканчивались. Нельзя брать ответственность за всех. Она так долго отучала от этой привычки Гарри, что кажется постепенно привыкла к этому сама. Она не может жалеть всех и особенно тех, кто оказавшись на ее месте, никогда бы не испытал жалости. Но разве в этом не есть их главное отличие? Разве это не делает их честнее и благороднее. Разве это не отгоняет кошмары, в которых они видят тех на кого подняли палочку, хоть и по вынужденной причине. Разве не за это они боролись? За то, чтобы больше не приходилось ненавидеть, даже тех, кто когда-то причинял им боль?
Они должны были оставить все это позади, должны были научиться жить в новом мире. И они и впрямь пытались это делать, пытались научиться делать все правильно, не оглядываясь на прошлые ошибки. Но Люциус был прав в одном. На сегодня и так было достаточно..для них обоих. Но только на сегодня..ей с трудом верилось, что они и впрямь больше никогда не увидятся. Снова пророческие мысли, но об этом ей и впрямь пока лучше не знать.
- Вы правы, - кивнула она, - достаточно.