Отправлено: 21.12.14 14:29. Заголовок: [06.01.2040 г.] Впереди смертельный номер - закрой глаза.

Время действия: ночь с 5 на 6 января 2040 года.
Место действия и его примерное описание: Лондон, Чизвик; крыша высотного здания неподалеку от бывшего коттеджа Гвен Лавкрафт.
Действующие лица: Бартемиус Лавкрафт, Пейтон Смит.
Ситуация:

цитата:

I scream into the night for you: "Don’t make it true! Don’t jump!" link.

/ЭПИЗОД ЗАВЕРШЕН/

 Отправлено: 22.12.14 01:13. Заголовок: По мере удаления от ..

По мере удаления от дома я сам не заметил, как заснул, глядя в бликующее окно автобуса. Милостью Мерлина, сон мой был без сновидений и достаточно крепкий, так что проснулся я только на конечной станции, после полной остановки автобуса, когда низкая широколицая женщина осторожно тронула меня за плечо, участливо улыбнувшись, когда я приоткрыл глаза.
Кто бы мог подумать, что после всего услышанного я смогу спокойно спать.
Я даже не посмотрел, куда идет автобус, сразу запрыгнул в него. И теперь оказался неизвестно где, без малейшего представления, что делать и с чего хотя бы начать.
Вернее, не так. Конечно же, у меня были ориентиры: Запретный лес, дом в Чизвике, библиотека. То, о чем я теперь был так много наслышан и что сильно взволновало воображение, и место, где я мог бы найти недостающие ответы.
Забавно... никогда не считал себя сентиментальным, но сейчас казалось жизненно важным увидеть локации, которые имели ключевое значение в жизни родителей. Как будто факт пребывания там может что-то изменить и дать что-то понять...
Но до того, конечно, надо было еще решить, как хоть куда-то добраться, где пережить ночь, на какие средства существовать. Потому что тех денег, что я украл из карманов Пейтона, явно не хватит надолго. У меня был счет в Гринготтс, при чем располагавший неплохой суммой, но ключ от ячейки я держал в руках всего один раз в. жизни, перед первым курсом, когда мы пришли в Косой переулок приобрести все необходимое мне для школы. Конечно, я не догадался сейчас взять его с собой. Даже не знал, где он лежит в нашем доме.
Как было бы проще, умей я трансгрессировать! Но учить этому начнут только через год, а это значит, что пока придется пользоваться более длительными и дорогостоящими средствами передвижения.
Самым главным сейчас было добраться до Лондона. Ведь даже в Хогсмид я иначе не попаду, хотя, казалось бы, находится он в той же Шотландии, не так уж и далеко от моего текущего местонахождения.

Я предпочел добираться на ночном автобусе, тем самым убив сразу двух зайцев: изрядно сэкономив на дороге и устроив себе ночлег. Да, не самый удобный, и я, кажется, проклял все на свете в бесконечных попытках как-нибудь устроить ноги, но выбирать в моем случае не приходилось.
Следующим пунктом моего маршрута я в конце концов выбрал Запретный лес, а потому, не теряя времени, сразу же отправился на вокзал Кингс-Кросс, откуда утренний поезд довезменя до Хогсмида. Эта поездка казалась мне самой бесперспективной из всего намеченного плана, ведь попытка найти могилу отца - та еще глупость, тем более что, похоронив Роули, даже Пейтон потом не смог ее найти. В самом деле, какова вероятность обнаружить во всем Запретном лесу то самое дерево? Я ведь даже не знаю точно, где происходило сражение. Тем более, что прошло уже 16 лет.
Разумеется, я ничего не нашел. Однажды показалось, что на коре одного древнего дуба с узловатыми корнями что-то вырезано, но так и не смог ничего разобрать.
Вечером, уже в деревне, нагулявшись по лесу и окрестностям до того, что буквально валился с ног, и к тому же почти ничего не съев за день, я нашел ночлег, клятвенно заверив знакомую хозяйку, что все верну с началом нового семестра, и попросив ни о чем не сообщать Пейтону и Вэл. Не люблю находиться в должниках, а теперь в тому же факт попрошайничества особенно неприятен тем, что долг я так и не смогу вернуть, но по-другому бы тогда все равно не получилось.

Вернувшись в Лондон, я основательно засел в "Флориш и Блоттс", где, на мою удачу, никогда не возбранялось сесть и почитать что-либо, предварительно не покупая.
Первая и единственная реальная зацепка, о которой я вспомнил - любовные зелья. В обычное время мне и в голову бы не пришло, что что-то здесь может быть не так, но больше подробностей об истории конкретно своего рождения я почти не знал. Вряд ли мне передалось какое-то наследственное заболевание, хотя, если бы я ничего другого не нашел, то и это стоило было бы проверить. Но скорее всего, дело здесь было в каком-то воздействии извне.
Кроме любовных зелий, подозрение могло пасть разве что на частичную потерю памяти моим отцом, но слабо верилось, чтобы это как-то могло повлиять на меня. Ладно Гекльберри посчастливилось столкнуться с побочными эффектами Obliviate, но чтобы это передавалось из поколения в поколение?

Значит, привороты.
Как и я подозревал, более тщательный разбор именно этой темы и дал мне верные результаты. В который раз мне уже хотелось оказаться не правым, но чертова проницательность не перехитряла и не оставляла такой возможности.
Я даже не могу объяснить, что же меня так шокировало, что в конечном итоге я оказался здесь, на крыше одной из чизвикских высоток, с совершенно однозначным непреодолимым намерением.
Вернее сказать, поначалу я даже не очень удивился и тем более не нашел свое положение таким уж трагичным. Пока не решил копнуть глубже. Пока не взялся основательно за историю Первой и Второй войны.

После этого я уже не мог заснуть. И будучи не в состоянии заснуть, окончательно пришел к мысли, что моя мать была абсолютно права насчет меня.

Что не умалило моего желания сделать кое-что еще напоследок.
Единственное оставшееся место, которое стоило посетить. Адрес, который отпечатался у меня в памяти еще тогда, когда я только заварил все это дело и даже не узнал имени моего отца.

Конечно, дом не пустовал. Хотя я не удивился бы, даже если бы его снесли.
Но нет, он был обитаем. Пусть и тогда, когда я подошел к нему, свет в окнах уже погас. Наличие жизни в нем выдавал, во-первых, растопленный камин, от которого из дымохода исходил тонкий дым, едва различимый на фоне ночного неба, и, кроме него, довольно-таки уродливый снеговик перед входной дверью - дело рук проживающих в доме детишек, надо понимать.
Много ли поменялось в этом доме? Был ли здесь раньше этот камин? Того же цвета были стены, которые при лунном свете все равно сейчас кажутся серыми?
Смог бы я почувствовать запах страха и крови, если бы хозяева позволили мне спуститься в подвал, который теперь они наверняка используют как погреб?

Пора с этим заканчивать.

С удивительной легкостью мыслей, с чувством правильности своих действий, и без толики страха, я развернулся на каблуках ботинок, задрав голову, чтобы прикинуть высоту соседних зданий. Какого числа этажей мне хватит, чтобы не осталось ни единой возможности незапланированного исхода?

Я был уверен, что меня будет легко вычислить. Что на пути своем я обязательно встречу досадные преграды, увижу озабоченные лица тех, кто меня ищет. Нет, конечно, я не хотел быть пойманным, и то, как все сложилось, мне было только на руку. Но ведь цели мои были самыми банальными, какие вообще можно вынести из нашего с Пейтоном последнего диалога. Куда еще, по его мнению, я мог бы отправиться?
Признаюсь, одно время я и правда допускал мысли искать укрытия у Дакоты или у дедушки, но быстро - до автобуса от дома не успел дойти - отказался от подобных идей. Но ведь Пейтон и не рассчитывал, что, сбегая от него, я могу показать себя настолько глупым, правда?
Все, о чем он мне рассказал... Разве не наводит на мысли, что я могу появиться во всех тех местах действий?
Именно поэтому я был весьма удивлен, что меня никто не ищет. Что мне позволили зайти так далеко, и в конце концов я оказался здесь, в Чизвике, на крыше высотного дома близ старого коттеджа моей матери.

C’est dommage

Ваш ...

В последний момент ручка, взятая из банка, где я "раздумал" брать кредит, перестала писать. Я упрямо продолжал ей черкать, едва не порвав бумагу, пока не добился своего. Ведь должен я был дописать свое собственное имя: Барти.
Пока я складывал лист бумаги, кто-то поспешно поднимался по лестнице, принося вместе с собой невероятный шум: готов поспорить, бегун находился всего лишь этажом ниже, но ощущение было такое, будто кто-то у меня над ухом со всей силы бьет по консервной банке.
Я знал, кто это. Заметил еще внизу, даже раньше, чем он меня. Не удивился - в конце концов, я давно ожидал, что мне помешают. Ощутил лишь легкое чувство досады, что это все-таки произошло, но что толку? Мой преследователь лишь зря спешил: уже слишком, слишком поздно.

- Зачем ты пришел, Пейтон? - спрашиваю его я, как только он выскакивает на крышу и замечает меня.
Глаза дикие, вид растрепанный, задыхающийся. В то время как мне даже не нужно прилагать усилия, чтобы выглядеть спокойным.
Сижу на парапете, скрестив вытянутые перед собой ноги. На лице, как следовало ожидать, играет ухмылка. Жесткая, многообещающая, но не озлобленная, нет.
- Ты же знаешь, твое присутствие ничего не изменит. Как ты себе представлял, если бы после всего случившегося я вернулся домой?
Звучит все так, будто хорошо отрепетировано, хотя я даже практически не обдумывал слова прежде, чем их сказать - они лились совершенно естественно, как если бы от меня и вовсе ни в чем не зависели.
В дополнение к вопросу я с ироничным укором смотрю на Смита, будто оцепеневшего, и достаю из кармана джинс волшебную палочку. Прокручиваю ее пару раз пальцами, да и только. Ну, это только пока. Хотя надеюсь, мне все-таки не придется ее применять.
- Только давай без глупостей. Ты не подходишь больше ни на шаг ближе, договорились? - предупреждаю я его.
Смерив приемного отца подозрительным взглядом, киваю сам себе. В последний раз выдохнув дым, выбрасываю окурок себе за спину, вместе с тем поворачиваю голову и слежу за траекторией его падения.
Подтягиваю ноги в себе, аккуратно сажусь на корточки на парапете, после чего еще более аккуратно выпрямляюсь. Смотрю под ноги и пару раз качаюсь на носках, будто проверяя, насколько надежна опора.
- Пора уже последовать завету Гвендолин, как ты думаешь? - снова громко обращаюсь к Смиту, не поднимая головы, глядя на него исподлобья. - Ты же знаешь, кто я. Всегда знал, но не мог смириться. Значит, не способен почувствовать любовь... - издаю смешок. - Кто бы мог подумать.
Кто бы мог подумать, что неумение уподобиться слащавым парочкам, осознать смысл текстов песен, прочувствовать то, что двигало моей матерью, когда она решилась помочь психопату - может меня расстроить.
Хотя с этим можно было бы смириться, если бы дело было не только в этом. Собственно, и маму страшили вовсе не абстрактные понятия на этот счет.
- Ты же знаешь, кто еще был рожден под действием Амортенции, не правда ли? - растягиваю ухмылку еще шире.
На самом деле, я не сказал бы, что был так уж плохо знаком с историей становления и падения Волдеморта. Конечно, в наше время это уже не столь актуально, и от свежих кровоточащих ран общественной памяти давно остались только рубцы, но это не превращает мое поколение в совсем несведущих молокососов. Просто некоторые нюансы, которые столь близки теперь, раньше ускользали от внимания.
И кого я обманываю? Сейчас мне чертовски страшно, как бы старательно я не внушал обратное. И, по правде сказать, больше всего на свете я сейчас сосредоточен на том, чтобы унять дрожь в поврежденном колене.

 Отправлено: 22.12.14 01:50. Заголовок: Hope plays a wicked ..

цитата:

Hope plays a wicked game with the mind 'Cause I thought that love would bind... He's lost in the darkness fading away; I'm still around here screaming his name. He's haunting my dreamworld, trying to survive. My heart is frozen, I'm losing my mind. Help me, I'm buried alive!

...Он отталкивает меня, бросая что-то невероятно горькое и злобное на ходу, кидается к двери, открывает ее, и, прежде чем я успеваю выскочить за ним следом, она снова захлопывается. Чертова палочка, где я оставил свою чертову палочку?! Я пытаюсь выбраться из комнаты, исступленно дергаю ручку, колочусь в дверь плечом, быстро понимая, что даже тридцатилетнее отсутствие капитального ремонта не сделало ее хоть немного трухлявой; потом бросаюсь к окну, распахиваю фрамугу, кричу что-то вслед маленькой черной фигурке, быстро удаляющейся по заснеженному вечернему шоссе... Я уже вижу вдалеке размытый контур даблдекера; за дверью Вэл кричит, спрашивает, что произошло, - и у нее тоже нет палочки под рукой, чтобы тотчас выпустить меня; я встаю на подоконник - и уже через секунду, встав из сугроба под окном, бегу - босиком. Он уезжает, уезжает, чертов автобус, я не могу догнать этот чертов автобус, почему он так быстро едет, боже мой, кто придумал эти чертовы автобусы!... я сижу за столом в своем кабинете и тупо смотрю в горящий экран телефона: в списке вызовов рядом с именем "Барти" - в скобках цифра, количество, 108. Абонент временно недоступен, пожалуйста, перезвоните позднее. Я звоню Дакоте; от сдерживаемых слез, кома в горле у меня уже болят язык и гортань, больно глотать. Дакота, это я, Пенни, прости меня, что я звоню тебе в такой час... он все узнал, все, абсолютно. Он - Барти... Да, и это тоже. Все... понимаешь? И потом он ушел. Я отвратительный лжец. Я, говорю - отвратительный лжец - извини, сейчас, закрою дверь, там плачет Харпер, господи, бедная девочка... Я просто не знаю, что делать, Дакота. Он может быть где угодно. Я звонил в полицию, звонил Дейву - то есть, аврорам, но они сказали, что еще рано искать, если какой-то пятнадцатилетний подросток решил уйти из дома два часа назад... Но я знаю, что это опасно, он же может... что-то сделать. Я чувствую, понимаешь, он может что-то сделать с собой. Боже мой, Дакота, мне так страшно, мне так, черт возьми, страшно. Пожалуйста, помоги мне, я не знаю, куда идти, не знаю, что делать, я просто не знаю, что делать... Он снова отталкивает меня, - я оступаюсь и лечу вниз, в сугроб, со второго этажа; но такое ощущение, что их десять, тридцать, сто - этажей - и я все не падаю, а когда упаду... упадем... - что будет, когда мы оба упадем?!
БАХ.

Я вскочил в ужасе - и обнаружил себя сидящим за письменным столом в комнате Барти. Сон, только сон. Даже этот невероятно реальный звук удара был всего лишь порождением моего воображения. Это. Всего лишь. Сон.
Я с усилием провел пальцами по заспанным глазам, чувствуя, что на лице и руках отпечатались контуры каких-то тетрадей и книг пасынка - я и сам не заметил, как бессильно рухнул на них щекой в три часа ночи, хотя казалось, что ни за что не смогу сегодня заснуть, как и прошлой ночью. Я бросил взгляд на будильник: проспал я всего полчаса. За ночь - да и за эти два дня. Из поцарапанного зеркала, встроенного в старый платяной шкаф в углу комнаты, на меня перил полубезумный взгляд красных глаз, обведенных темными кругами синяков, небритый взъерошенный старик. Мы с Вэл, Дакотой и ее мужем прочесали позавчера, кажется, весь Эдинбург, а вчера - весь Глазго: два города, наиболее знакомых Барти по нашим семейным поездкам - и маггловскую, и магическую их части. Однако все это осталось безрезультатно. Хотя мой пасынок не мог еще трансгрессировать - и слава богу - он с легкостью мог бы отправиться в Лондон (хотя на эдинбургском вокзале мне сказали, что его там не видели); а если в моем родном городе я еще мог представить, куда бы он мог пойти, то там надежда найти его становилась абсолютно нереальной.
У меня было очень нехорошее предчувствие. Как будто сегодня, сейчас, прямо в этот самый момент, с ним случается что-то непоправимо страшное. И это чувство было куда более серьезным и мучительным, чем то, которое я, как обычно, нервничая, испытывал, если Харпер в одиннадцать вечера возвращалась домой с рок-концерта на общественном транспорте.
БАХ.
 - Барти! - закричал я, срываясь с места и выскакивая в коридор. БАХ. - Барти! - Я слетел вниз по лестнице, чуть не плача от радости, даже не думая, что я скажу и буду ли ругать ребенка за то, как он заставил всех нас тут понервничать, желая только увидеть его и убедиться, что он вернулся, живой и здоровый... и в прихожей остановился, поняв истинную причину грохота. Мерлин залез на комод - и, передвигаясь неуклюже, как сомнамбула, скидывал с него разные предметы. На полу рядом уже валялся фен, трубка стационарного телефона и один из фигурных коньков моей дочери.
 - Иди сюда, глупый, - устало сказал я, обхватив кота поперек живота и прижав к себе - осторожно, чтобы не сделать ему неприятно, случайно задев перебитую лапу, которая до сих пор иногда болела. Потом я сел на ступеньках и начал рассеянно чесать его пушистый белый живот. Мерлин не спрыгнул у меня с колен и только несильно покусывал мне пальцы. У котенка, которого Барти полтора года назад притащил домой, впридачу к хромоте не было одного уха и куска хвоста и глаза были разноцветные; если бы не мой приемный сын, его бы задрали уличные собаки, когда кто-то выкинул его на улицу, не желая марать руки утоплением. Нам всем было очень весело, когда мы придумали ему имя - Мерлин. Во-первых, из-за Морганы, нашей старушки. Во-вторых, "О Мерлин, что это такое? Что ты наделал, Мерлин мой? Мерлин, брысь!" - я сразу вспомнил, как Харпер до икоты хохотала, когда Барти смешно измененным голосом (видимо, изображая меня) произносил все эти шуточные фразы.
Харпер... Когда я этой ночью вернулся домой и шел мимо нашей спальни, она, свернувшись в клубочек, нахмурившись и беззвучно шевеля губами во сне, лежала в кровати вместе с Вэл, и та крепко обнимала ее под одеялом. Она так любила своего брата... и не знала, что он, может, и рад бы был, да только не мог, физически не мог любить ее - и всех нас - в ответ. Харпер еще не знала, почему Барти ушел. Боже мой, неужели мне придется все рассказать и ей? Неужели и она тоже тогда уйдет неизвестно куда?
Барти, где же ты? Что же я наделал, что же я сделал с тобой? И впрямь говорят, благими намерениями... Ах, что же я за мразь-то такая, Господи, и зачем только Ты сохранил мне, такой дряни, жизнь на войне - вместо благородного Митча, вместо смелой Эшли, вместо самоотверженного мистера Поттера - если я не смог сделать в эти лишние, подаренные мне шестнадцать лет ничего хорошего? Почему же, ну почему Ты всегда жертвуешь самыми прекрасными, самыми лучшими... И Гвен, святая, беззащитная, никому никогда зла не сделавшая, погибла потом - так глупо! - а я-то, я-то за какие заслуги еще не сдох? Правду говорили люди, что мне повезло, правильно мне завидовали. Не просто не сдох - но еще и живу припеваючи, по меркам современного общества-то. Жена - чудесная, добрая, любимая женщина, красивая, младше меня на десятку; у дочери будет когда-то жилище в Годриковой впадине (надеюсь, не скоро оно перейдет к ней - удачи Тобиасу, пусть живет сто пятьдесят лет); дом-наследство пасынка - продал, деньги получил, оставил ему счет - как все выгодно, как все удачно у меня получилось... Просто несправедливо удачно. Гвен должна была бы еще жить и жить, в Чизвике, в том коттедже; я сначала тоже думал его оставить, хотя бы на память Барти, - но когда прошелся по комнатам, то не перенес воспоминаний, понял, что не смогу даже следить за ним, убираться в нем, трусливый суеверный дурак...
Чизвик, - неожиданно полыхнуло у меня в голове. Чизвик. Вот где он может быть. Если отправился посмотреть на места боевой славы, о которых зашла речь в разговоре, - а ведь с него очень даже сталось бы - как же я раньше-то об этом не подумал... Наверное, и в Запретном Лесу успел побывать - нашел камин какой-нибудь, чтобы добраться до Хогсмида...
Я тут же вскочил (Мерлин с испуганным мявом извернулся, чтобы приземлиться на лапы) и начал одеваться. Нацепил свои зимние ботинки, завязав их впопыхах еле-еле; накинул потрепанную дутую куртку; проверил, что в карманах были ключи, палочка, немного денег и телефон, - звонить кому-то сейчас все равно было не время, но надо было, если что, связаться с Вэл... Я выбежал за дверь через секунду и, заперев ее снаружи, тут же аппарировал в знакомый район.

***

В бывшем доме Гвен, который мы продали, уже жили сейчас совершенно другие люди, но мне в голову на мгновение все равно пришла естественная безумная мысль - а вдруг он бы пришел к ним, а вдруг они бы даже пустили его к себе ночевать? Но нет, это было бы совсем не похоже на Барти, - тут же отмел я эту идею прочь. Рядом же с самим коттеджем его, конечно, не было. Где бы еще я мог его здесь найти? Что-то незримое, непонятное, вроде шестого чувства, подсказывало мне, что я не ошибался, когда решил отправиться именно сюда, именно сейчас - но что если мой прорицательский талант, прямо скажем, близкий к нулю, просто решил еще разок понасмехаться надо мной, несчастным нерадивым отцом - то есть, отчимом? Нет, нет, не могло такого быть... Я чувствовал, он просто должен был быть где-то рядом, - просто я не мог понять, где начинать поиски, что еще могло привлечь его в этом районе, куда он еще мог здесь направиться. Чтобы понять, надо было думать, как он, как Барти - а это мне, да и вообще, никому из нас, было физически не дано.
Поняв, что, стоя на месте, начинаю медленно замерзать (ночью ударили заморозки), я заставил себя оторвать взгляд от теперь уже чужого дома, с которым в моем прошлом было связано столько всего, и быстрым шагом пошел по пустой заснеженной улице, внимательно глядя по сторонам, оставляя за собой на свежем снегу черные пятна следов.
...Возможно, я бы никогда и не заметил ту крохотную черную фигуру, стоящую на парапете крыши одного из домов, если бы ей в спину не светила ярко, как прожектор, какая-то лампа. Я очень хорошо запомнил этот момент: как я сначала несфокусированным взглядом провел по размытой дали высоток следующего квартала, а потом, как будто очнувшись от какого-то полусна, отчетливо, слишком отчетливо выцепил глазами этот силуэт на фоне беззвездного, заснеженного ночного неба, как будто углем вычерченный на бумаге света, бьющего сзади. Несколько секунд я только ошарашенно смотрел на нее, не до конца понимая - снится мне все, что я вижу, из-за невозможной усталости, или же это взаправду происходит здесь и сейчас. Фигура не двигалась, просто стояла на месте, как нарисованный человечек, широко расставив ноги, там, наверху... и страшная догадка уже ударила мне в голову через мгновение, и я пошатнулся, чуть не упал на колени, когда волна болезненного жара накрыла меня с головой.
Барти.
Барти сложил два и два, приворотное зелье и попытку самоубийства Гвен, понял, в чем его врожденный недуг и - в его возрасте так много подростков это делает, боже мой, боже мой, - решил, что теперь ему больше нет смысла жить.
Прежде, чем я успел сам, мозгом, осознать, что происходит и что я должен делать, мое тело уже сделало все за меня. Сорвавшись с места, едва не падая, поскальзываясь и спотыкаясь на снегу, я ринулся к той башне с такой скоростью, которую, думал, никогда бы в свои сорок с хвостиком развить уже не смог. Моя тень под разными фонарями металась, как сумасшедшая, бледнея и темнея с разницей в пару секунд; если бы кто-то в такой час ночи высунулся из окна и увидел меня, он мог бы подумать, что за мной гонятся убийцы или полицейские. Я преодолел квартал за каких-то две минуты, еле успевая смотреть под ноги, не сводя глаз с застывшей на крыше фигурки, в ужасе каждый раз ожидая, что, подняв глаза опять, я уже ее там не увижу. По мере приближения к башне моя слабая надежда, что я ошибся, что это какой-то другой самоубийца, а не мой сын, угасала; а подбежав к зданию вплотную, бросив вверх лихорадочный взгляд, замыленный от пота, я уже слишком хорошо различил там, высоко, контуры его фигуры, его плаща, смог даже, благодаря своему мучительно яркому воображению, дорисовать себе черты его лица... В груди щемило и было больно дышать. Останавливаться, чтобы перевести дух, было нельзя. Я должен был остановить его, боже, я должен был, иначе бы мне самому осталось только броситься следом.
До пожарной лестницы допрыгнуть было невозможно; и я понял, что, чтобы забраться на крышу, придется попасть внутрь дома. Консьержа там явно не было - иначе бы Барти сам не смог выбрать именно этот дом в качестве места, чтобы... Задыхаясь, я ринулся к подъезду; от холода домофон отключился, и я смог открыть входную дверь просто сильным рывком. Лифт был сломан; я побежал вверх по затоптанной лестнице; мне казалось, что я вот-вот потеряю сознание. Перепрыгивая через несколько ступенек, из последних сил опираясь о шатающиеся железные поручни, я взлетел сначала на пятый, потом на девятый, потом на четырнадцатый этаж, потом - на чердак, все это - как будто в полубреду, и, молясь только, чтобы, пока я бежал сюда, Барти еще не успел сделать свой последний шаг, с силой распахнул дверь на крышу.
 - Барти! - в исступлении прокричал я, хриплым, каркающим от бешеной гонки голосом, еще ничего почти не видя: лампа над дверью била мне в очки, слепила мои привыкшие к полумраку лестницы, слезившиеся от ветра глаза. - Барти! Барти! - всхлипывающе позвал я его еще несколько раз, как будто забыв все другие слова, весь свой родной язык, бешено крутя головой по сторонам, - чтобы наконец увидеть его прямо перед собой, уже не стоящего, а безразлично сидящего на краю, свесившего вниз ноги. - Барти, стой! - Вопль проскрежетал по истерзанному бегом горлу, как ножом, и сорвался на какой-то совершенно нечеловеческий вой.
Я знал, что, скорее всего, так грохотал по лестнице, что он, будь еще жив, должен был бы меня услышать - или даже увидеть еще внизу, когда я в на всех парах несся его спасать. И должен был бы успеть подготовить эту безжалостную, но пугающе спокойную речь, от которой мне просто хотелось бессильно разрыдаться. Остановившись на том же месте, где замер, ослепленный поначалу слишком яркой лампой, я, окаменевший от ужаса, смотрел, как он, едва балансируя на краю, еще и с этим своим нездоровым коленом, снова поднимается на ноги, натягивая на лицо маску безразличной, бесстрашной ухмылки. Я понимал: шагну ближе - он прыгнет, не раздумывая, и я даже не успею подбежать, чтобы остановить падение.
Боже, неужели это все происходит со мной? Ребенок, которого я люблю больше жизни, которого я спас от самоубийства матери, теперь пойдет по ее стопам, - а я буду просто стоять и смотреть...
- Я прошу тебя... - прошептал я, зная, что он все равно меня услышит, - умоляю тебя, идем домой. Просто слезь оттуда - и пойдем. Твой врожденный... это не имеет значения, Барти. Да, знаю... - пролепетал я, понимая, с кем он все-таки догадался себя сравнить; слова приходилось будто выдавливать из себя, и ни одно из них не казалось преисполненным того смысла, который я хотел донести до сына. - Гвен знала и боялась тебя поэтому... но... но я не боюсь: ты никогда уже не будешь, как он. Понимаешь? Ты же добрый, Барти, ты... ты не жестокий, ты человечный. Ты ни капли не похож на него, я это знаю. И ты еще обязательно полюбишь, вот увидишь - ему до тебя было далеко, это зелье - не приговор... Пожалуйста, просто пойдем домой... Барти, ты очень нужен нам, пожалуйста.
Пока еще у меня оставались слова, пока меня еще слушали, я должен был говорить. Каждая лишняя прожитая моим сыном секунда стоила теперь дороже всех сокровищ этого мира.

 Отправлено: 26.12.14 15:08. Заголовок: /раз все равно опазд..

/раз все равно опаздываю, почему бы не отправить пост?/

- Не смей говорить мне, какой я, - то ли интереса ради, то ли оттягивая момент, я выслушал лепет Смита и жестко отрезал. - Я человечный? - переспросил я. - Кого ты сейчас пытаешься обмануть, себя или меня? Чего только не скажешь, чтобы дать почувствовать собственную значимость, не так ли?
Наглая, совершенно неправдоподобная ложь. Как ему могло вообще прийти в голову говорить мне о моих якобы "доброте" и "человечности"? Чтобы лишний раз подчеркнуть, что во мне их нет?
- Брось, меня даже никогда особо не трогала ваша боль - твоя или Вэл. Сколько раз я что-то говорил, или что-то делал, только чтобы тебя разозлить? - да уж, когда-то я на многое был способен, лишь бы только привлечь внимание, когда итак от его недостатка не страдал. Тогда во мне одновременно пытались сосуществовать чувство уважения к человеку, который меня вырастил, и полного непонимания его мировоззрения и поступков. Хотелось развести его на какие-то иные эмоции, кроме неиссякаемой доброжелательности. Как давно это было? Казалось, целая временная пропасть образовалась между мной старым и тем, что сейчас. Уж тогда-то я его не мог понять, что говорить о том, что происходит между нами сейчас?
Ну, не то чтобы все было так уж ужасно: все-таки правила приличия при этом мне привили и большую часть времени я старался им следовать, даже когда откровенно издевался над собеседником. Но правила приличия имеют мало общего с человечностью, правда? Не называть девочку уродливой, потому что это неприлично или же потому что это может задеть ее чувства - большая разница.
- Но ты же хороший отец и лучше подставишь другую щеку, чем скажешь мне слово поперек, - усмехнулся я. - А тогда, в детстве, помнишь? Когда я вел себя точно как одомашненный котик, который оставляет у ног хозяина пойманную птичку в ожидании похвалы? Я же перестал издеваться над зверьем только потому, что ты сказал, будто это нехорошо и меня могут наказать. Это, по-твоему, человечно? - не дожидаясь ответа, я отрицательно покачал головой.
Скажем прямо: конечно, сравнение себя с Волдемортом мне не льстило, пусть я бы даже не задумывался об этом если бы не вычитал, но все указывает на то, что я могу стать как он. Не в тех масштабах, но... Как по мне, уж лучше это сейчас остановить, чем, возможно, сожалеть потом всю оставшуюся жизнь о том, чего не сделал.
Бартемиус Лавкрафт - второй Темный Лорд... А звучит, не находите? Правда, сомневаюсь, что мне хватило бы лидерских качеств, чтобы провернуть подобное.
Нервозность не могла оставить в покое, надо было что-то делать, чем-то себя занять. Хотя бы даже пройти вдоль края, только не стоять и не смотреть на своего непрошеного благодетеля.
- Да иди ты к черту. Кто тебе сказал, что я хочу полюбить? - процедил я. - Ты все еще не понял? Тем, что ты мне наговорил тогда, ты только окончательно убедил меня, что любовь - огромнейшая слабость, граничащая со слабоумием. И знаешь, хотя я понимаю: то что со мной происходит - не нормально... - что толку об этом рассуждать? Этот болван и без меня все прекрасно знает, но почему-то уверен, что я какая-то аномалия и на меня обычные законы магической генетики не действуют. Даже если видит, как ошибается. Неисправимый идиот и романтик, что тут скажешь. - Черт, да я уже ничего не понимаю. Почему ты просто не можешь оставить меня в покое? Как ты не поймешь, что это - не моя прихоть, а необходимость?
Ах, ну конечно же. Потому что любишь меня. Пусть тебя, Барти, всегда и везде будет сопровождать непреодолимое чувство отвращения к себе и желание сдохнуть, пусть ты будешь страдать и ненавидеть меня за это, но я все равно спасу тебя, потому что люблю тебя и не хочу признавать, что некоторые ошибки нельзя исправить.
Стоило на мгновение обернуться, чтобы посмотреть в лицо Смиту, как поврежденное колено не упустило возможности предательски подогнуться, и нога чуть не соскользнула в пустоту, от которой до земли с ускорением свободного падения - не более пяти-десяти секунд.
Я не знаю, как мне удалось удержаться на парапете, и главное - зачем? Какая разница, сейчас или потом? По крайней мере, не пришлось бы переживать снова этот животный, инстинктивный страх, когда сердце стучит в таком сумасшедшем ритме, будто готово насквозь пробить грудную клетку, лишь бы не поддерживать хозяина в его начинаниях, и еще неизвестно, где кровь пульсирует чаще - в грудной клетке или в висках. Чертов инстинкт выживания.
- Нет! Прочь! - в отчаянии выкрикнул я, краем глаза отмечая поведение Пейтона и вскидывая руку, по неведомой причине так и не разжавшую хватку на волшебной палочке. - Expelliarmus!
Не смей все испортить, ты. Итак уже не уверен, хватит ли решимости совершить задуманное.

 Отправлено: 07.04.15 13:48. Заголовок: Я был не просто отвр..

Я был не просто отвратительным лжецом; даже если надо было сказать чистую правду, я был и отвратительным аргументатором. Если не было времени на предварительную подготовку, я был всегда бессилен в споре, потому что всю жизнь думал не головой, а сердцем, и запоем убедительно говорить способен был о чем угодно, кроме холодных фактов. Сейчас же ни о какой холодности не могло идти и речи. Я, сорокалетний мужчина, мог только бессильно открывать и закрывать рот, как рыба, выброшенная на берег, в ответ на резкие и пугающие слова шестнадцатилетнего пасынка, и, черт возьми, как бы мне хотелось уметь ему сейчас что-либо возразить.
Но мой страх перед его сущностью, перед которой всегда чувствовал свою слабость, снова не давал мне взять контроль над ситуацией. Я просто стоял на месте, дрожа всем телом, а в моем сознании как будто со звоном рушилась огромная хрустальная пирамида, которую я долго, с невероятным трудом возводил по кирпичику из года в год, изо дня в день, - вместе с осознанием, что все, чему я себя, по сути, посвятил, оказалось напрасной тратой времени и сил. Не в первый раз.

цитата:

I learned long ago 'bout a better way of killing birds And what it means when they die in your hands.

А тогда, в детстве, помнишь? Когда я вел себя ну точно как одомашненный котик, который оставляет у ног хозяина пойманную птичку в ожидании похвалы?..
О, я помнил. Прекрасно помнил тот момент, когда я впервые испугался, впервые засомневался, а смогу ли я вообще контролировать, усмирять то страшное, безумное, бесчеловечное в нем, что не смогли, оказывается, вытравить ни безупречное воспитание, ни ласковая осторожность в обращении, ни искренняя любовь. Воспоминание вспыхнуло в голове, как софит, брызнув жутью в глаза. Барти было тогда одиннадцать лет, это было на летних каникулах. Однажды, выйдя на наш крошечный задний двор, я увидел, как он, вооружившись рогаткой, подбирал с земли гравий и прицельно бил по воробьям, гнездившимся на дереве, которое свешивало сухие ветки из-за забора. И вот я замер в дверях и в каком-то недоверчивом шоке безмолвно наблюдал за тем, как одна птица с писком рухнула наземь с подбитым крылом и как мой пасынок подошел к ней, взял ее на руки, а потом четким, хладнокровным движением ладоней свернул ей шею.
Я почти сам, физически почувствовал, как в его руках тогда хрустнули шейные позвонки; почти услышал этот тихий, леденящий кровь звук сломанных костей.
"Что ты делаешь?" - спросил я его - еще тихо. Барти вздрогнул и резко обернулся; но, к моему изумлению, у него на лице даже не было испуганного выражения пойманного с поличным преступника. Всего через секунду он небрежно бросил убитую птицу в траву и, жутковато, знакомо как-то улыбнувшись, подбежал ко мне, размахивая своей рогаткой, которую я сам подарил ему и из которой сам учил стрелять по мишени, нарисованной на стене дома. "Смотри, как я умею", - с энтузиазмом воскликнул он и, прицелившись, приготовился выпустить еще один камень в галдящую кучу ничего не подозревающих, глупых птиц. Тогда я рывком выхватил у него рогатку и, вдруг резко сломав ее пополам, кинул обломки на землю.
Я смотрел на него с ужасом и яростью - бьюсь об заклад, в таком гневе он меня еще не видел - и просто не знал, что мне говорить. Перед глазами стояла картинка: добрые, детские руки моего сына держат теплое, трепещущее тельце, а потом спокойно, быстро, одним-единственным движением лишают беззащитную тварь жизни - просто так, беспричинно, ради забавы. В таких же, похожих руках пищала двадцать пять лет назад Тари... В голове тогда не укладывалось: где же я ошибся, что я сделал не так, чтобы и он все-таки стал этим малолетним чудовищем, пошел по его стопам? И, кажется, он был ошарашен моей реакцией; он, кажется, даже подумать не мог, что делает что-то из ряду вон выходящее, неправильное, плохое.
"Ты только что, на моих глазах, совершил убийство, Барти, - говорил я потом, и у меня от бешенства и страха дрожал голос, дрожали руки, -  и в этом нет ничего, чем можно было бы хвастаться или гордиться. Нет разницы, лишаешь ты жизни человека или животное; причинять боль другому - мерзко, бесчеловечно, а делать это ради забавы - еще отвратительнее, и я не знаю, как тебе такое вообще могло прийти в голову. Я был более высокого мнения о тебе. Надеюсь, ты понимаешь, что достойный человек относится ко всем живым существам так, как хочет, чтобы мир относился к нему. Тебе вот будет приятно, если по тебе пальнут камнем? Будет здорово, если тебе свернет кто-нибудь шею? Ну?"
Барти молча качал головой, глядя в пол. Наверное, любой другой порядочный родитель на моем месте выдрал бы паршивца, но я слишком хорошо понимал, что собственная вина маленького Лавкрафта здесь минимальная - да и что я сам никогда в жизни не посмею поднять на ребенка руку. Я надеялся, что моих слов будет достаточно, чтобы он понял меня и не спорил со мной, потому что попросту боялся услышать его аргументы. Какими они могли бы быть? "Ну мы же едим мясо, а чем это убийство хуже?" "За это же не сажают в тюрьму, почему это плохо?" Что бы я мог на это ответить? Как бы я мог тогда на него повлиять, если ему в голову вообще приходили бы такие мысли?
Но, к счастью, на мое "Я надеюсь, ты хорошо понял то, что я тебе сказал, и этого больше никогда не повторится" Барти тогда ответил по-прежнему безмолвным кивком головы. Тогда он еще был маленький, он не спорил со мной, не возражал, слушал, принимал на веру все мои слова.
Но не сейчас. Сейчас у него больше не было мне веры; и он, держа собственную жизнь, как птицу, в своих руках, на моих глазах готовился свернуть ей шею.


- Ты обманываешь сам себя, Барти!.. - с жаром пытался докричаться я до него, но он не слушал меня, перебивал меня, говорил параллельно, и я запинался. сбивался с мысли. - Ты... ты вовсе не тот монстр, которым... Ты зачем-то себя возомнил чудовищем, но пойми же ты наконец, в тебе нет той злобы и бесчувственности, которой ты боишься! Это... это все... Барти, это вовсе не необходимость, прошу тебя, остановись! У тебя... у нас все будет хорошо, просто вернись домой, мы будем жить, как... Нет, НЕТ!
Когда он пошатнулся на карнизе, неуклюже балансируя на нездоровых ногах, - ненарочно, кажется, случайно, - у меня на несколько секунд будто остановилось сердце. Стоять не шевелясь на месте, как в клетке с каким-нибудь тигром, пытаясь не разбудить опасную агрессию, стало невозможно; я с воплем ужаса рванулся вперед, сделал несколько огромных скачков к краю крыши, на ходу выхватил палочку из кармана, чтобы попробовать, если дойдет до этого, остановить падение магией, конечно, наплевав на то, что район маггловский... Быстрый разряд вдруг прошел по моей рабочей руке; небольшая ударная волна чуть не сшибла меня с ног, а палочку выбило из ладони - и я в ужасе проследил ее полет: как она со свистом исчезла за краем крыши и полетела вниз.
- Что ты наделал?! - едва не рыдая, взвыл я, снова застыв на месте, беспомощно вскинув руки, как арестованный преступник. - Зачем?! Господи, пожалуйста, Барти, просто позволь мне помочь тебе! Ты можешь ненавидеть и презирать меня за все, что я сделал, но умоляю, не наказывай меня так страшно, прошу, не прыгай! Это никому не нужно, твоя мать ошибалась, поверь мне! Боже, что мы все будем делать без тебя? Я люблю тебя, Барти, я люблю тебя больше жизни, как ты не понимаешь? Если тебе плевать на меня, я пойму и это, но подумай о Харпер! Подумай, что будет с ней? Ты не можешь сделать ей так больно, Барти, я не верю, что ты такой!
Не делай этого, пожалуйста, сын, пасынок, сокровище, моя боль, мой свет - черт возьми, я не знаю, как называть тебя, не знаю, кто я тебе и почему я так обожаю тебя и не мыслю без тебя своей жизни. Если ты шагнешь - что останется нам, что останется мне? Я бы так хотел быть героем, супергероем, который мог бы спасти тебя одним пафосным рывком; но магии больше не существует - как ни абсурдно звучит - и неужели же я ничего не смогу сделать теперь, если ты все-таки - нет, нет, нет! - да и решишься?

 Отправлено: 24.04.15 23:36. Заголовок: Я на мгновение закат..

Я на мгновение закатил глаза и молча покачал головой, выслушивая еще одну рыдающую тираду Пейтона о моей мнимой человечности и о том, что я лишь обманываю себя.
О нет, Пейтон, я помню, как ты смотрел на меня тогда, в детстве, с теми птицами. О чем ты подумал тогда? Что, несмотря на все усилия, ты так и не смог подавить во мне чудовище? Что папочкины гены цветут и процветают? Что я не пойму тебя, не перестану убивать маленьких тварей? Я ведь тогда думал, что действительно провинился, только не представлял, в чем. Но ты, оказывается, смотрел на меня, с яростью и ужасом осознавая, какую ошибку совершил ты сам, приютив монстра под своей крышей.
Да ведь ты сам не веришь в то, что сейчас говоришь, не так ли? Потому что - как ты можешь верить во всю эту чушь, видя, что мне нисколько тебя не жаль и я все еще собираюсь совершить задуманное, наплевав на то, что это будет значить для тебя?
Ты, ты, твое наказание, твоя боль... Что ты будешь делать без меня?
Черт возьми, Пейтон! Сколько можно говорить и думать о себе? Я думал, из нас двоих именно я эгоистичный уродец, а ты всегда беспокоишься, как бы устроить, чтобы всем было хорошо.
Тебе больно? Хоть на секунду представь, каково будет мне, если я сейчас этого не сделаю?
- Как ты сме... - с клокочущей яростью рыкнул я, перекрикивая, перебивая его, и поперхнулся своими словами, в то время как Пейтон говорил, говорил и говорил.
Ну, Пейтон. Ты просто не мог все не испортить, правда?
Ты считаешь, я не думал о Харпер? О единственном человеке, который действительно не сделал мне ничего плохого и которому я сам предпочел бы не причинять боль? Думаешь, я не чувствую себя отвратительно оттого, что готов с ней сделать?
Знаешь, не решиться свести счеты с жизнью задолго до сегодняшнего дня было бы едва ли возможно, не будь рядом хотя бы одного человека, чье беспокойство было бы по-настоящему небезразлично.
Можешь верить или не верить во что угодно, но у меня было достаточно времени все хорошо обдумать. И сейчас именно ты - ты - обманываешь себя, не я. Всегда был настороже, окутывал меня лаской и заботой, как мягким одеялом, позволял больше, чем положено - в разумных пределах, конечно. Словом, делал все, чтобы из меня не выросло второго отца и тем более - Темного Лорда, а теперь? Ползаешь передо мной на коленях, как пес, который регулярно и болезненно получает от хозяина, но все равно остается верен ему.
Да что это я все.
Отстань от меня, Пейтон. Хватит уже с меня твоих рыданий.
По крайней мере, у тебя останется дочь. И она же - единственный ребенок, называющий тебя отцом. Неужели этого так мало?

Запал иссяк. Мой - так уж точно. Продолжать этот поразительно бессмысленный диалог не было никакого желания. Обсуждать, как моя смерть отразится на Харпер - тем более.
- Хватит, - тихо произнес я, но с уверенностью, что он меня расслышал - так же, как и я его ранее. В тишине безлюдной ночи любой звук четок и ясен. - Уходи, Пейтон. Пожалуйста. Я очень устал. Если ты правда меня любишь... - тут я не удержался от смешка, - иди домой.
Почему это до сих пор происходит? Почему я так легко даю себя отвлечь? Чертов слабак.
Никому ведь от этого затянувшегося фарса не лучше. Никому.
- Можешь передать Харпер, что мне жаль, - добавил я: ты же все равно стал бы искать для нее слова утешения. Так хоть, может не сильно исказишь смысл - мой смысл, а не то, как виднее с твоей точки зрения, - и что она-то здесь точно ни при чем.
Я выставил перед собой руку в предупреждающем жесте и постарался максимально доходчиво передать через взгляд: как я его ненавижу, в особенности - за то, что позволил ему повергнуть меня в смятение сейчас, и что если он сделает хоть шаг к парапету - я его прикончу. Затем я медленно выпрямился, другой рукой удерживая баланс. Посмотрел вниз - и едва слышно охнул оттого, как резко закружилась голова.

 Отправлено: 25.04.15 19:00. Заголовок: - Если ты правда ме..

- Если ты правда меня любишь... - пауза, неестественный смешок, как будто он в этом сомневается, - иди домой.
Нет, Барти. Я в ужасе, я не понимаю, что мне делать; я - один на один с стоглавым монстром твоей уверенности в своем решении, твоего непонимания, мне очень хотелось бы знать, каким оружием с ним драться, хотелось бы иметь рядом кого-то, кто мог бы поддержать меня, помочь мне убедить тебя - но, хотя надежды почти нет, я до последнего буду пытаться. Я никуда не уйду. Именно потому, что я правда люблю тебя, я никуда не уйду. Ни-ког-да.
Я вообще когда-нибудь бросал тебя? Ты можешь назвать хоть один момент в своей жизни, когда меня не было рядом? Все эти пластыри и "сейчас подую, и все заживет", когда ты до ссадин дрался в школе; все эти успокаивающие беседы, когда ты нервничал перед экзаменами; все эти подростковые истерики, когда у тебя не получалось сыграть что-то на гитаре, и мы до ночи пытались разобраться вместе; все эти звонки, волнение, испуг, когда я в полночь пешком шел встречать тебя к ближайшей автобусной остановке, чтобы не дай бог чего не случилось; все эти мелочи заботы, которые естественны, как дыхание, незаметны, обыденны... Но после того, что я посвятил тебе свое существование - ты разве можешь представить себе это: чтобы я развернулся и просто ушел, именно тогда, когда больше всего на свете нужен тебе - хоть ты этого, по временной слепоте своей, не понимаешь?

Если бы сейчас какой-то бог - деус экс махина - внезапно появился между нами и предложил мне сделку: прыгнуть вместо Барти, так, чтобы мой сын сам наверняка после этого остался жив, - я бы безмолвно подошел к парапету и шагнул в темноту. И пусть бы меня размозжило об землю, размазало по асфальту человекообразной лепешкой из крови, мозгов, костей и мяса.
Я не позволил бы ему сделать это с собой, чего бы мне это ни стоило.

Когда я остался стоять на месте, в отчаянии подбирая слова, Барти отвернулся от меня и, посмотрев вниз, снова неустойчиво закачался на краю. У меня, кажется, не просто ёкнуло в груди, а в очередной раз готово было остановиться сердце. Мои рыдания и мольбы не останавливали его, не могли остановить. Что же, что же могло?
Стараясь не думать о том, что будет, если ничего у меня и на этот раз ничего не получится, я снова поднял руки, как будто на меня был наставлен пулемет, - и сделал шаг вперед, к парапету.
- Ну тогда убей меня, - сказал я тихо, и мои собственные слова зазвенели у меня в ушах вместе с подхватившими их завываниями ветра. В голове тишина гудела, как море в ракушке, (которые мы совсем недавно, летом, в Брайтоне собирали на пляже все вместе...). Я сделал еще один небольшой, почти незаметный шаг вперед, воспользовавшись замешательством Барти. - Если ты действительно бездушное чудовище, которым себя считаешь, такое, которому нельзя оставаться в живых... убей меня. - Я развел руки еще шире, как если бы меня - опять - распяли, и еще раз шагнул вперед. - Я безоружен, я не смогу сопротивляться. - Шаг. - Это должно быть для тебя легко, не так ли? - Еще шаг; я сокращаю расстояние между нами. - Если ты такой же, как Роули, как Волдеморт, ты не должен чувствовать жалости, милосердия, не должен сомневаться. - Еще один шаг: теперь, если он вдруг оступится, а я буду достаточно быстр, я, кажется, смогу успеть подскочить к парапету, схватить его, не дать ему упасть - но только если, если... - Просто скажи два слова - ты прекрасно их знаешь, все их знают - и я... уйду, как ты и хочешь. - Я снова шагнул. - Давай, Барти, ну. Я же тебе никто, это просто.

Просто?
Я остановился на месте, смотрел ему прямо в глаза. Он был уже совсем близко.
Просто?

Я знал, что он не сделает этого. Он не мог; не было в его крови этой жажды убийства, жесточайшего отмщения; не было и хладнокровного безразличия к чужим жизням. Я поставил его перед этим фактом, и он снова колебался. Вот-вот - возбужденно представлял я, (и взмокшее тело дрожало от напряжения) - он осознает, что на это не способен, что сомневается, а значит, вся его теория летит под откос, в корне неверна, - и спрыгнет, спрыгнет с парапета сам, мне навстречу, и я смогу прижать его к груди, и сказать ему, что все будет хорошо, что никогда не оставлю его, что всегда буду рядом... Убийство птиц - поступок, который многим детям по их жестокому любопытству в раннем возрасте не кажется преступным и страшным. Но убийство человека в любом мало-мальски человеческом сознании должно было вызывать священный ужас.
Я затаил дыхание. Убийство - в любом человеческом сознании - должно вызывать ужас. Не так ли?
А что если картинка не сложится? Что если я ошибаюсь, и он... сейчас...
Что если я стану его первой жертвой; он впервые почувствует свою силу - и зверское удовольствие от власти над жизнями; не прыгнет, не уничтожит себя, как я и мечтал - но пойдет, и будет собирать новых последователей для новых извращенных преступлений, начнет Четвертую Войну...?
Бартемиус Лавкрафт, второй Темный Лорд... сын Пожирателя Смерти, отомстивший за отца жалкой шавке из Ордена, которая до последнего верила, что делает правильное дело, пытаясь согреть за пазухой закоченевшую змею, - и умерла глупо и нелепо, не успев даже понять, что начинается с ее смертью...
Какую анаграмму можно будет сложить из его имени?

 Отправлено: 25.04.15 23:21. Заголовок: Когда я не услышал ш..

Когда я не услышал шагов за спиной, то ничуть не удивился. Разумеется, он никуда бы не ушел, несмотря на то, что так всем было бы лучше: мне ни к чему свидетели, ведь в моем деле тяжелее сосредоточиться под чужим взглядом, а ему ни к чему все это видеть. Одно дело - узнать о произошедшем с чужих слов, а другое... Не хотел бы я оказаться на его месте, ощутить это "другое", будь передо мной даже совершенно незнакомый человек. Уж лучше испытывать угрызения совести за безразличие, чем смотреть...
Что-то заставило меня насторожиться. Я повернулся вполоборота, не поднимая головы - и как раз вовремя, чтобы краем глаза уловить какое-то движени. Я предупредительно произнес:
- Не подходи!
Но Пейтону, казалось, было все равно - да и с чего бы ему обращать внимание на мое сопротивление, прекрасно представляя, что следующие его слова надолго выбьют меня из колеи?
Он начал говорить, и я воззрился на него, не веря своим ушам.

Нет, не-е-ет, ты же не серьезно. Это какой-то бред, этого не может быть. Я не верю, что твое отчаяние достигло такой степени.
Ты же не рискнешь всем только для того, чтобы доказать мне свою правоту. Ведь, кроме меня, у тебя еще есть семья, есть ради чего жить. Я же, черт возьми, стараюсь избежать как раз подобной бессмысленной жестокости, на которую, как теперь понимаю, я способен и имею неслабую предрасположенность. Зачем ты так со мной? Что за дикая проверка?
Я не успел остановить этого отчаянного безумца, и он, пользуясь моей ошарашенностью, недопустимо сократил расстояние между нами, продолжая говорить, давить на меня, и полностью уверенный в своей правоте.

А знаешь, я бы на твоем месте не был так уверен. Думаешь, я не такой, как мой психопат отец, что отличаюсь от лишенного любви Темного Лорда? Что, сочетающему в себе качества одного и другого, мне окажется не все равно?

С насмешливой гримасой, исказившей лицо, я медленно поднял вытянутую руку с волшебной палочкой, и конец ее прочертил неровную линию у Пейтона на груди.
Хочешь сыграть в русскую рулетку, испытать меня? Думаешь, я не смогу? Почему же? Ведь это же так просто. С чего бы мне жалеть, щадить тебя, когда ты сам с вызовом просишь о смерти?
Я застыл в напряжении, глядя Пейтону в глаза, собираясь с мыслями, чтобы ни за что не уступить ему, чтобы доказать, что он ошибался на мой счет - глупый романтик с неиссякаемой верой даже в самых худших людей.
Что ж, ты прав в одном: ты мне никто, и ничто не помешает мне исполнить твой каприз.

Первой предала меня рука.
Ее пробрала дрожь, усиливавшая с каждым мгновением, пока совсем не вышла из-под моего контроля.
Черт. Черт. Черт!
Я быстро отвернулся, чтобы Пейтон не заметил дорожки от горячих слез у меня на щеках, и судорожно всхлипнул.
Ни черта это не просто. Но то, что я не готов, слишком слаб, чтобы решиться на убийство, далеко не значит, что ты, Пейтон Смит, победил.
Переведя дыхание, я что есть силы оттолкнул Смита, после чего быстро свесился над землей, лишь ладонями упираясь в парапет и ногами - в вертикальную ненадежную стену, и глядя в головокружительную бездну, готовый оттолкнуться в любой момент.

 Отправлено: 26.04.15 01:31. Заголовок: Барти поднял оружие ..

Барти поднял оружие и выставил его перед собой, нацелив на меня. Я стоял, по-прежнему расставив руки, стараясь не отводить напряженного, испуганного, но решительного взгляда от его лица, и глубоко дышал, с каждым вздохом чувствуя, как конец палочки остро упирается мне в медленно вздымающуюся грудь под расстегнувшейся курткой, впивается в кожу, как болезненный укол. Я бы ощутимо дрожал, но, сжав все мышцы в какой-то судороге, заставлял себя не шевелиться. Наверное, сейчас я мог бы - мог бы, конечно - мгновенным движением бывшего участника войны выхватить оружие у него из руки, схватить мальчика, стащить с парапета - и не испытывать судьбу; но я ставил на эту карту все и не должен был отступаться. Барти должен был сам все понять, чтобы такое никогда больше не повторялось, чтобы он не боялся себя, знал о себе чистую правду, а не строил жуткие домыслы.
Я зажмурился на мгновение и сразу открыл глаза, отгоняя отчаянный морок. Нет, боже, я не сомневаюсь в нем, не смею сомневаться.
Кожей я почувствовал, как палочка, уткнувшаяся в меня, задрожала - сначала мелко, неровно, потом крупной дрожью; а в следующий момент - просто выпала у него из руки и гулко застучала по поверхности крыши. А потом он заплакал - мой бедный, запутавшийся, измученный ребенок. До того, как он отвернулся, я успел заметить, как из глаз у него хлынули слезы.
Мне хотелось прижать его к сердцу, утешить его, унять бушующий в нем океан страстей и противоречий; но пока я только мучительно улыбнулся и протянул к нему руку - осторожно, медленно, с тайным, еле сдерживаемым трепетом ощущения победы над этой темной дрянью, которая звала его по имени с самого рождения - чтобы дотронуться до него, еще раз попросить спуститься, как бы говоря "Ну что я тебе говорил? Все будет в порядке, радость моя, иди ко мне..."
Но в следующую секунду - этого никак нельзя было ожидать - он вдруг развернулся, оттолкнул меня с силой, а сам покачнулся на краю - и рухнул вниз, за парапет.


Я закричал, бессвязно, истошно - так, кажется, кричат в агонии люди, которым насквозь пробили сердце. В одну секунду восстановив нарушенное толчком равновесие, я сделал огромный прыжок вперед и оказался у края крыши, заглянул за парапет. Барти держался за край руками, а ногами упирался в стену под собой, в любой момент готовясь оттолкнуться и упасть, но все еще не решаясь сделать это. Я встретился с ним взглядом: он посмотрел на меня безумными глазами, замыленными слезами и каким-то маревом боли - и на мгновение мне показалось, что я смотрю в зеркало. Я рванулся вниз, нагнулся еще сильнее, держась за грязный, скользкий парапет одной рукой; он отпустил руки - и в тот же самый, последний момент я успел схватить его за запястье.
Вес его тщедушного тела все равно сильно рванул меня вниз; я сам чуть не рухнул следом, но бешеным усилием мышц, напряженных до предела, сумел удержаться на краю. Барти повис над бездной; от падения его теперь удерживал только мой яростный захват.
- Я - не - отпущу - тебя! - заорал я. Барти попытался высвободиться, но я вцепился в него мертвой хваткой. Рывок: я попытался вытащить его наверх, - но мышцы взвыли от непосильности задачи. Одной руки мне было недостаточно. Я никогда не был силен...
Возможности долго думать не было. Окончательно перегнувшись за парапет, я схватил Барти за плечо второй рукой, держась на краю только усилием пресса и ног. Одно неверное движение - и мы падаем оба. В памяти вдруг всплыл сегодняшний сон - мы пролетаем вместе двадцать, тридцать, сто этажей - громкое БАМ, БАМ... В голове творилось что-то невообразимое. Барти снова рванулся в моем захвате; стиснув зубы, я упрямо потянул тело сына вверх. Рывок. Еще рывок. Я упирался коленями в стену; было больно, как же больно... Я перехватил его под мышками; потом вдруг качнулся на краю - под действием тяжести и от очередной попытки Барти вырваться; меня занесло, я почти рухнул вперед, вниз, теряя равновесие...

Последний, решающий рывок заставил меня завалиться назад - и тогда мы вместе с Барти все-таки вывалились обратно на крышу, покатившись по земле.

Я не дал ему снова броситься к парапету и спрыгнуть - чего сильнее всего боялся, даже если такого желания у него самого уже не было. Не давая Барти опомниться, я навалился сверху и прижал его к земле, тяжело дыша, бешено глядя в его испуганное, искривленное гримасой то ли плача, то ли гнева лицо.
Потом я сильно размахнулся и со всей дури влепил сыну крепкую, оглушительную затрещину - кажется, впервые в жизни подняв на него руку.
- Никогда... никогда не...
Рывком обхватив тело сына, я до боли сжал его в объятиях, как будто он должен был вот-вот, будто песок, выскользнуть у меня из рук, оказаться каким-то бестелесным духом, - и, наконец, содрогаясь всем телом, просто зарыдал, как ребенок.

 Отправлено: 26.04.15 11:00. Заголовок: Ну что, перед смерть..

Ну что, перед смертью не надышишься?
Отпустив опору, я соскользнул вниз, но буквально через мгновение - время много меньшее, чем мне требовалось, чтобы достигнуть земли - взвыл от боли в вывернутой руке.
Трудно было не догадаться, что помешало довершить начатое. и почему я только его не вырубил?.. Хотя бы сейчас, когда осознал свое бессилие и убить его оказался не в состоянии.
Подумать только: никто бы не сказал, что Пейтон в состоянии удержать кого-либо на весу, однако, по-видимому, отчаяние придавало сил. Только его рука, вцепившаяся в мое запястье стальной хваткой, отделяла меня от падения, заставляя раскачиваться в пустоте. Царапая его ладонь, свободной рукой я принялся яростно разжимать его пальцы, но он ухватился за меня и второй рукой, полный намерения втащить обратно. Брыкаясь, я изо всех сил старался вывернуться, ну или, на худой конец, утянуть своего благодетеля вместе собой - раз он сам на это напрашивался, а несколькими минутами ранее и вовсе с вызовом предлагал его убить. Но не знаю, за что он умудрился зацепиться там, на крыше, что я никак не мог его столкнуть. В конце концов он кое-как перехватил меня поудобнее, я еще раз, из последних сил попытался рвануться вниз, но тщетно: все-таки Пейтон был физически сильнее меня. Втащив меня на крышу, он не удержал равновесия, и мы вместе кубарем откатились от края, в результате чего я оказался подмят под Смита без какой-либо возможности вырваться.
Еще одна ослепляющая вспышка боли - даже не сразу понял, что послужило ее причиной. Пейтон ударил меня... Пейтон ударил меня? Что ж, с его точки зрения, пожалуй, вполне заслуженно.
Но пусть не надеется, что я когда-нибудь раскаюсь и скажу ему спасибо. Как бы ему сейчас ни казалось, он не победил и ни в чем меня не убедил.
Все тело ныло после жесткого подъема вверх и последующего проката, а в щеке и скуле все еще отдавалась звонкая пульсирующая боль. Я тяжело дышал, прикрыв глаза и стараясь не обращать внимания на отвращение, которое вызывал у меня нависший надо мной приемный отец, содрогающийся в облегченных рыданиях.
- Слезь. С. Меня. Урод, - шикнул я на него спустя некоторое время, когда почувствовал, что уже в состоянии встать. Я оттолкнул уже почти не сопротивлявшегося мужчину и резко вскочил на ноги, чуть покачнувшись. А потом, замахнувшись, пнул Пейтона в район живота. Ты тоже заслужил.
Дрожащими руками я достал из кармана брюк пачку сигарет, защелкал зажигалкой, злясь на ненадежную работу ее дешевой маггловской конструкции, и наконец затянулся, наполняя легкие, и без того обожженные после зависания над пропастью, крепким дымом. Я подобрал свою волшебную палочку и заглянул за край пропасти - и понял, что боюсь. Так что, если я когда-нибудь соберусь довершить начатое, тем более что желание никуда не испарилось, если только не стало больше, то явно - не сегодня.
Я зло обернулся к Смиту.
Почему он успел меня спасти? Зачем? Кому он этим сделал лучше? Мне? Навряд ли. Себе? Ну, если он готов к тому, что я его буду ненавидеть, возможно, до конца жизни - за то, что он сделал тогда, еще до моего рождения, и что сделал сейчас...